История уголовно-процессуального законодательства России XIX – начала XXI вв. История развития уголовно-процессуального законодательства в россии

Введение

§1. Суд и расследование в Киевской Руси и Великом Новгороде

§2. Суд и розыск в Централизованном Русском государстве

§ 3. Суд и розыск в Российской империи при абсолютизме

§ 4. Уголовный процесс по уставу уголовного судопроизводства 1864 г.

§ 5. Уголовный процесс советского периода

Заключение

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ

История свободы - это история процессуальных гарантий. Строй уголовного процесса всегда являлся верным индикатором, безошибочно определяющим, что перед нами - истинная демократия или тирания, обрядившаяся в демократические одежды. Тем, каков в государстве уголовный суд, во многом определяется благополучие и спокойствие граждан.

«В области уголовного права и процесса лежат границы для вторжения государства в область личной свободы граждан и потому научная разработка этих дисциплин может более всего обеспечить господство права».

Современное уголовное судопроизводство - это не только и не столько репрессия, но также справедливость и милосердие. Истина, справедливость, милость - вот те гносеологические, ценностные и нравственные основания, которыми определяется социально-юридическое значение правосудия и уголовного процесса XXI века. Признание и поддержка мировым сообществом этих благородных идей породили лавину судебных реформ в большинстве европейских государств. Правовая мысль поколений неизбежно связана с историей правосудия государства, его основными принципами и правовыми идеями. Процесс становления судебной системы в России, как и в других странах, в целом прошел несколько этапов. Важнейшим шагом судебно-правовой реформы в России стало принятие и утверждение 18 декабря 2001 года нового Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Основными целями, которых призван достичь этот кодекс, являются гарантирование прав личности в уголовном процессе и обеспечение реальной состязательности сторон.

Исторический очерк развития уголовного процесса в России охватывает периоды времён Киевской Руси, объединения земель и образования централизованного Русского государства, а также от конца XVIII в. до 30-х гг. XIX в. (от Петра I до Николая I). Нельзя обойти вниманием главные законодательные акты, утверждённые 20 ноября 1864 г. императором Александром II: «Устав уголовного судопроизводства», а также «Учреждение судебных установлений», и позднее «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями». Завершает очерк анализ развития уголовного судопроизводства советского периода до 90-х гг. прошлого века, когда в связи с изменением общественных отношений в России возникла необходимость разработки проекта нового уголовно-процессуального закона.

При подготовке данной работы был проанализирован исторический опыт формирования и становления в стране уголовного судопроизводства. Основные этапы развития и становления российского уголовного процесса в его исторической и идейной связи с мировыми процессуальными доктринами.

§1. СУД И РАССЛЕДОВАНИЕ В КИЕВСКОЙ РУСИ И ВЕЛИКОМ НОВГОРОДЕ

Откуда пошел русский суд? От Устава князя Владимира Святославовича до Полного собрания законов Российской империи. В древнерусской истории слово суд впервые упоминается в Уставе князя Владимира Святославовича "О десятинах, судах и людях церковных". Владимир Святославович - с 969 года Князь Новгородский, а с 980 - Великий князь Киевский, при котором состоялось крещение Руси, т.е. было принято христианство. Точная дата принятия Устава историками не определена, но исследователи событий той эпохи относят его появление к первым годам XI в. В документе упоминается действующая церковь Святой Богородицы (освящена в 996 году), княгиня Анна (умерла в 1011 году), митрополит и епископы (первые епископии Белгородская, Новгородская и Полоцкая возникли в самом начале XI в.). Первым известным нам законодательным источником является Русская правда. Наиболее древний её список датирован 916 г. Более древнего источника с упоминанием о судах, чем Устав "О десятинах, судах и людях церковных", до настоящего времени не обнаружено, что и позволяет связывать именно с ним отделение суда от княжеской власти, появление на Руси суда как учреждения правосудия и отсчитывать его историю с первых лет XI в.

Принятие христианства, бесспорно, способствовало и становлению древнерусского права. Поначалу посредством восприятия византийского права в виде церковных правил (канонов). В дальнейшем, по мере расширения связей с западными и скандинавскими соседями, усиливалось и влияние их культуры, в том числе правовой. Древнерусские князья начали создавать и собственные законы. Так, появление первых письменных списков законов - уставов на славянском языке под общим названием Ярослава Правда связывают с именем князя Ярослава Мудрого. По этим историческим памятникам можно проследить, как происходило зарождение и развитие права и судопроизводства в Древней Руси, за какие деяния люди подвергались преследованиям и как вершился суд. В них еще упоминалась кровная месть как форма возмездия обидчику за совершенное убийство: "кто убьет человека, тому родственники убитого мстят за смерть смертию; а когда не будет мстителей, то с убийцы взыскать деньгами в казну...". Далее перечислялись размеры взысканий в зависимости от знатности и положения убитого: самый большой штраф ("вира") - за голову боярина княжеского. В более поздних источниках кровная месть полностью вытесняется штрафом-вирой в пользу семьи погибшего.

Кроме того, в уставах и грамотах Ярослава содержались нормы, устанавливающие порядок судопроизводства и систему наказаний за преступления. Местом суда являлся княжеский двор, а сам князь - главным вершителем правосудия. В то же время князь мог поручить ведение суда специально назначенным им людям из своего окружения, так называемым вирникам, имевшим право взять себе в помощники писца. Упоминается в Ярославовых грамотах и о возможности разрешить тяжбу привлечением 12 граждан, которые разбирали дело, решали вопрос о виновности ответчика, оставляя за судьей право назначения наказания. Это, видимо, один из первых прообразов будущего суда присяжных.

Примечательны способы доказывания суду своей правоты. Наряду с применением процедуры "суда небесного" - испытания с использованием кипящей воды и раскаленного железа - уже фигурируют и иные формы подтверждения вины: "когда на двор княжеский придет истец, окровавленный или в синих пятнах, то ему не нужно представлять иного свидетельства; а ежели нет знаков, то представляет очевидцев драки, ежели истец будет окровавлен, а свидетели покажут, что он сам начал драку, то ему нет удовлетворения". Строгие требования предъявлялись при обращении к правосудию: "всякий уголовный донос требует свидетельства и присяги семи человек; но варяг и чужестранец обязывается представить только двух". Свидетелями могли быть лишь свободные граждане и "только по нужде и в малом иске дозволено сослаться на тиуна боярского или закабаленного слугу". Приведенные выдержки из законов Ярославовых дают некоторое представление о процессуальных правилах разрешения дел. Разграничивалась подсудность дел (греховные - без элемента преступности и греховно-преступные). Это отражало новый, более высокий этап развития государственности и права. В связи с расширением владений, усложнением управления вотчиной и интенсивным развитием товарно-денежных отношений князья отошли от непосредственного участия в разбирательстве многочисленных споров и конфликтов среди своих подданных. Они стали больше заниматься разрешением государственных, военных и прочих важных дел. Суд поручали чинить специально назначенным для этой цели княжеским судьям, церковным епископам, в том числе как совместно, так и раздельно в зависимости от категории дел. Процедура судопроизводства, как правило, сводилась к выслушиванию объяснений сторон, опросу свидетелей, по результатам которых разрешалась вся тяжба.

Таким образом, Русская Правда возникла на базе многовекового опыта человеческого общежития славянских племён. Она представляет собой светский судебник. Русскую Правду называют Правдой Ярослава, которая регулировала общественные отношения в Киевской Руси и Новгороде, но не вторгалась в церковную юрисдикцию. В Русской Правде говорится о процессе судопроизводства, который именовался "тяжебным". Он начинался по обращению к феодалу заинтересованного лица в связи с нанесением последнему имущественного или морального вреда ("обиды"), задержанием вора или иного нарушителя на месте совершения преступления либо его явкой с повинной. Различают две редакции Русской Правды: краткую и пространную. Обе редакции в первоисточниках до нас не дошли, а сохранились лишь в виде нескольких вариантах списков, либо включённых в летописи. Либо в виде отдельных самостоятельных документов. Пространную Правду большинство исследователей считают созданной для Киевской Руси, а Краткую Правду - дарованной Ярославом Новгороду. Эти редакции различают по объему и кругу решаемых в них вопросов. Самый древний список датирован 1016г.

Русская Правда уже ограничила применение кровной мести. Её могли применять только самые близкие родственники: сын мстил за отца, отец за сына, брат за брата и только с разрешения суда. Допускалась возможность замены кровной мести денежным взысканием. При отсутствии кровной мести родственников («безродных» потерпевших) за убийство князь взимал виру 40 гривен в пользу казны. Во всех других случаях, например при причинении увечья, совершении кражи, нанесении иной обиды, кровная месть отменялась и заменялась денежным взысканием. Постепенно суд князя стал его главной обязанностью в мирное время. Суд старался уладить дело миром, если виновный соглашался возместить ущерб и заплатить виру.

При наследниках Ярослава (1050-е гг.) кровную месть престали применять и по суду. Вводится головщина за убийство в виде денежного выкупа. Постепенно выкуп стали применять и за другие преступления и гражданские правонарушения. Только убийство преследовалось судом независимо от заявленного иска; все иные преступления и другие правонарушения - только после предъявленного иска. Преступлением считалось всякое вредное действие - «неправда», причем неправда уголовная не отличалась от неправды гражданской. Из сказанного следует, что уголовный и гражданский процессы не разграничивались, любой иск рассматривался как обвинение, поскольку каждое обвинение носила исковой характер. Поэтому в литературе не без оснований отмечается, что судебный, в том числе и уголовный, процесс носил по форме состязательный характер, который соответствовал демократическому политическому режиму государств восточных славян, включая Киевскую Русь и Великий Новгород.

При Ярославичах к органам, осуществляющим правосудие, относились:

а) Князь, которому принадлежала судебная власть;

б) Вирник, обязанный провести расследование и собирать виру;

в) 12 мужей, решавших вопрос о долге в тех случаях, когда ответчик «запирается», отрицая получение чего-либо в долг;

г) Метельник (мечник), который решал спор о тяжбах путём испытания раскалённым железом; он же делил наследство между братьями в случаях спора между ними;

д) Отрок - помощник вирника, исполняющий его поручения. В одном из списков Русской Правды упомянутые лица называются обобщенно «судьями» - как лица, облечённые судебной властью.

Процесс разбирательства "татьбы" (преступления) подразделялся на несколько этапов: "гонение следа" - преследование заподозренного или разыскиваемого злоумышленника, "заклич" - объявление в людном месте о совершенном преступлении, "свод" - нечто вроде перекрестного допроса и очной ставки, завершавшихся принятием решения об участи преступника. Человек, у которого обнаруживали пропавшую вещь, обязан был объяснить источник ее приобретения, в противном случае он объявлялся "татем".

В качестве доказательств широко применялись свидетельские показания. Свидетели использовались и как очевидцы события, и как «пособники», которые подтверждали доброе имя истца (потерпевшего) или ответчика (обвиняемого). Суд прибегал к таким доказательствам, как «орадалии» (испытание раскалённым железом - «огнём» или водой) и поле (судебный поединок). Исследуя результаты испытания, суд учитывал степень и распространённость ожога, последствия кратковременного погружения в воду или судебного поединка и с учётом других доказательств принимал решения.

Преступления, которые не были раскрыты в процессе «свода и гонения следа», передавались на рассмотрение упомянутого суда 12 мужей, который на основе собранных доказательств, обычаев и здравого смысла разрешал дело.

Специальных мест для отбывания наказаний тогда еще не существовало, поэтому по отношению к виновным, чаще всего применяли меры имущественного воздействия, но человек, совершивший тяжкое преступление, мог поплатиться за содеянное и жизнью. За убийство, разбой и конокрадство наиболее характерным наказанием было "поток и разграбление", которое предусматривало конфискацию имущества и выдачу в рабство ("головой") всей семьи виновного потерпевшей стороне вне зависимости от сословия. Достаточно широко применялся штраф ("вира"). Использовались также повешение, отрубание головы, сажание на кол, вырывание ноздрей, утопление, сожжение, закапывание в яму, удар жердью, мечом в ножнах, вырывание усов, бороды, нанесение увечий, отсечение руки или ноги.

Принятие и распространение христианства на Руси повлекло создание церковных судов, к юрисдикции которых относились, прежде всего, церковные (духовные) дела. Но постепенно в подсудность церковных судов перешли дела об изнасиловании, похищении женщин, о кровосмешении, распутстве (самовольном прекращении брака), о кражах из церкви, а также дела, возникшие во владении церкви. Церковные суды имели право рассматривать дела о преступлениях священнослужителей и спорах между ними. Судьями церковного суда были митрополиты, епископы и настоятели монастырей, в зависимости от места совершения преступления или возникновения спора. Деятельность церковных судов и их подсудность регламентировались Церковными уставами великих князей Владимира Святого (около 996 г.), Ярослава Мудрого (1051 г.). Во времена татаро-монгольского ига церковь на Руси в лице Киевского митрополита неоднократно получала ярлыки от ханов Золотой Орды на право судить прихожан церковным судом. В дальнейшем содержание Русской Правды дополнялось новыми источниками права, великокняжескими Уставами и всевозможными княжескими установлениями. Считается, что суд и расследование по правилам Русской правды продолжались до конца XV в.

§2. СУД И РОЗЫСК В ЦЕНТРАЛИЗОВАННОМ РУССКОМ ГОСУДАРСТВЕ

Образование централизованного Русского государства завершилось на рубеже XV и XVI вв. к этому времени многие русские земли были объединены под властью Москвы. Однако, продолжалось противостояние с западными соседями (Литвой и Польшей), которое требовало усиления княжеской, а затем и церковной власти. К более позднему времени относятся еще два дошедших до нас памятника русского права периода феодальной раздробленности - Псковская и Новгородская судные грамоты. Более поздними, кодифицированными источниками права Русского государства являются принятые Судебник 1497 г. Ивана III, Судебник 1550 г. Ивана IV и Соборное уложение 1649 г. Алексея Михайловича.

Судебник 1497 г. Ивана III содержал около 70 статей, большинство из которых были связаны с уголовно-правовой и гражданско-правовой регламентацией разбирательства различных конфликтов. Судебник закрепил немало положений, действовавших в сфере судопроизводства со времен Русской Правды. Вместе с тем в нем были обозначены и новые тенденции развития, направленные на создание и упрочение централизованного Русского государства, подчинение деятельности всех структур власти единым интересам державы.

Текст Судебника позволяет говорить о том, что на момент его принятия на Руси сложилась определенная судебная система по территориальному признаку. В Древнерусском государстве действовали боярские (в пределах вотчины феодала-боярина) и городские суды, выступавшие в современном понимании как суды первой инстанции. Во все московские владения государь рассылал законы и судил в них через своих наместников и дворян. В свою очередь наместник назначал дворских (они судили холопов) и сотников (судили поселян). Тяжбы между подданными двух разных княжений разрешались боярами, избираемыми с обеих сторон, а когда они не могли договориться между собой, назначался посредник, или третейский суд, выносивший решение, обязательное для исполнения. Вышестоящей инстанцией провозглашался Суд Великого князя. Дела в отношении служителей церкви рассматривались "святителем" или его судьей. Существовал перечень деяний, подлежащих судебному рассмотрению, в числе которых значились: душегубство, разбой, ябедничество, крамола, поджог. Был установлен и круг лиц ("лихих людей"), подвергаемых наиболее строгим мерам наказания: "государский убойца", "коромолник", "церковный татю", "зажигалник", в отношении которых предписывалось "живота не дати, казнити смертною казнью". Среди субъектов преступных деяний различались "головной", "подымщик" и "ведомый", что говорит о появлении института соучастия и применительно к современному пониманию означает деление участников преступления на исполнителей, организаторов и пособников. Значительное место в Судебнике отведено характеристике преступления, которое именовалось как "лихое дело", например крамола (государственная измена), убийство господина, разбой, повторная кража, поджог, ябедничество, растрата или потеря должником чужого имущества, денег. Среди наказаний, как и в прежние времена, широко применялись физические меры воздействия, в том числе публичная смертная казнь (лишение живота), битье кнутом на базарных площадях, конфискация имущества, штрафы. Примечательно, что в случае смерти лица, признанного виновным, имущественное взыскание обращалось на его наследников, а при отсутствии таковых - на лиц "ближнего от него рода". Невозвращение долга или потеря чужого имущества влекли выдачу ответчика "головою на продажу", т.е. в подневольное холопство. Осужденный преступник именовался "лихим человеком". Со времени Судебника 1497 года можно говорить об окончательном разделении компетенции между церковными и светскими судами и образовании на Руси суда как государственного учреждения правосудия. Наряду со специально назначаемыми или избираемыми лицами, осуществлявшими саму судебную процедуру и непосредственно разрешавшими судебный спор, суд уже имел аппарат, состоявший из дьяков и подьячих (выполняли технические функции), а также недельщиков и приставных, обеспечивавших порядок, вызов участников разбирательства в суд, а также получение предварительных сведений о совершенном деянии по некоторым категориям дел (в том числе с применением пытки), производство обысков, исполнение приговора и другого вынесенного судом решения. По правилам судопроизводства основанием для начала судебной процедуры боярским судом служило обращение "жалобника" к боярину. Последний обязан был организовать разбирательство, а не отсылать от себя "жалобника", который в противном случае имел право обратиться к Великому князю. По Судебнику можно составить представление и о процедуре судопроизводства. С доносом в "татьбе" надлежало ехать в Москву, где в царствование Ивана III была учреждена городская исправа - предшественница будущей полиции. Оттуда за обвиняемым посылали недельщика. Суд вершили боярин или окольничий, при этом во всех случаях предусматривалось присутствие дьяка - княжеского слуги-писца. Основой процедуры судебного разбирательства являлись допросы обвиняемого, очевидцев совершенного деяния ("видоков") и представителей потерпевшей стороны - поручителей и свидетелей доброго имени ("послухов"). Судья требовал от допрашиваемых удостоверять правдивость своих показаний крестным целованием. При этом более предпочтительными признавались свидетельства "детей боярских" и "добрых христиан", а не показания "черных" людей. В случае необходимости преступник подвергался пытке и обыску. Суд выступал в качестве посредника тяжбы, оценивал представляемые сторонами доказательства по своему восприятию и выносил решения о виновности или невиновности лиц, преданных суду. Запрещалось "мстити" суду и "дружити" с ним, что можно рассматривать своеобразной гарантией независимости суда и защиты его от какого-либо постороннего воздействия. Решение оформлялось специальным документом - "правой", "отпустной" или "холопией" грамотой, подписываемой дьяком и скрепляемой печатью.

За рассмотрение дела взималась пошлина, размер которой зависел от характера дела и оспариваемой суммы. Основная часть пошлины отчислялась в пользу Великого князя ("с рубля по девяти денег"), остальное распределялось между судьей, дьяком и подьячим. Как злоупотребление ("неправый суд") расценивалась выдача боярином грамоты без судебного рассмотрения дела. Она именовалась "грамота не в грамоту" и признавалась недействительной, а полученная боярином и дьяком пошлина возвращалась назад. В царствование Василия Иоанновича в Новгороде было избрано 48 целовальников, или присяжных, которым вместе с наместниками и тиунами поручалось рассматривать судебные дела. Так царь хотел пресечь произвол судейских чиновников, в отношении которых в Москву поступали жалобы на то, что они "кривят душой". Был установлен общий срок давности по земельным тяжбам - 3 года, а по требованиям об изъятии у неправомочного владельца княжеской земли - 6 лет. Предусматривалась возможность пересмотра вынесенного судом решения по жалобе одной из сторон - пересуд, который мог назначаться в тех случаях, когда одна из сторон подвергала сомнению судный список (протокол судебного заседания), а также по решениям, вынесенным "полем", т.е. на основании исхода поединка.

В последующие годы суд все больше превращался в обособленное от других структур самостоятельное государственное учреждение. Четче разграничивались как подсудность, так и компетенция судов: наместничьего, городского, боярского, церковного и Великокняжеского. Судебная власть из рук отдельных феодалов все больше отходила к наместникам государства - служивым людям из великокняжеской администрации, старостам, представителям имущих сословий ("дворскими") и купечества - так называемым "лучшим людям". Существовала коллегиальность - помимо судьи-боярина предписывалось "на суде у них быти дворьскому, и старосте и лутчим людем".

Таким образом, анализ судебников Уложения позволяет утверждать, что суд и розыск по этим актом имели совпадающие принципиальные черты, которые выражены прежде всего в следующем:

-судебная и административная власти представляли единую часть государственного аппарата;

-судебная функция позволяла администрации решать значительную часть задач по управлению государством;

-суд по гражданским и уголовным делам не был разделён, хотя некоторая часть дел этих категорий была передана в подсудность различных органов власти;

-отсутствовала единая система власти на местах; в различных местностях и областях государства многие дела рассматривались разными органами власти;

-суд и розыск не были разделены и функционировали как единая часть государственного аппарата;

-в нормах законодательных актов рассматривались без разграничения вопросы организации суда и розыска, нормы гражданского и уголовного права;

-при суде и розыске по уголовным делам органы государства исходили из того, что всё население делится на «добрых людей» и «ведомых лихих людей»

В связи со сказанным предметное рассмотрение вопросов суда и розыска целесообразно провести применительно к Соборному Уложению как более позднему законодательному акту, имеющему в то же время некоторые особенности.

С усилением государства возрастала зависимость нижестоящего суда от более высоких инстанций. Так, по сложным делам нижестоящий суд обязан был испрашивать у вышестоящего указание о том, как его разрешить, что прямо свидетельствовало об определенном ограничении правомочий и самостоятельности местного суда. В тот период подобный подход к управлению и суду более соответствовал интересам борьбы с татаро-монгольским игом. Все четче стало просматриваться стремление московской власти максимально урезать местничество, ослабить произвол удельных князей и наместников, в том числе и в части судебной. Появилась новая судейская должность. В волостях судебные функции стал осуществлять "волостель" - должностное лицо, назначавшееся Великим князем из бояр либо боярских детей на определенный срок для управления той или иной территорией государства. Если прежде вершители суда "кормились" за счет поборов, взимавшихся за разрешение судебных дел, то в дальнейшем был наложен прямой запрет "брать посулы". Устанавливался конкретный размер пошлины, зависевший не от усмотрения судьи, прямо заинтересованного в ее завышении, а от характера дела. Сохранялась сословность судебной системы, проявившаяся еще в создании боярского суда и в установлении его специальной компетенции. Со временем она дополнилась еще одной структурой, наделенной функцией правосудия, - Боярской думой, которая представляла собой совет крупных феодалов при Великом князе. На совете решались важнейшие вопросы управления, внешних сношений, издания законов, и он являлся высшей судебной инстанцией для всех судов. Выступая в качестве суда первой инстанции, Боярская дума вершила суд над боярами - членами Думы, разбирала споры и иски служивых людей, не пользовавшихся привилегиями Великокняжеского суда, наряду с Великим князем являлась одновременно и апелляционной инстанцией по делам, рассмотренным нижестоящими судами. Великокняжеский суд занимался разбирательством дел в отношении подданных, проживавших и работавших непосредственно в услужении Великого князя, а также слушанием наиболее важных дел или в отношении лиц, пользовавшихся привилегией на Суд Князя. Кроме того, Великий князь Московский сам рассматривал дела по прошениям, поданным лично на его имя либо направленным по докладу из нижестоящего суда для утверждения или отмены принятого судом решения. Он же осуществлял пересуд, разбирая по своему усмотрению в апелляционном порядке некоторые дела.

Таким образом, по Уложению верховным судом стал суд царя, который лично рассматривал и принимал окончательные решения по делам о государственной измене и иных государственных преступлениях, а высшей самостоятельной судебной инстанцией - Боярская дума. По судебникам устанавливался суд князя или царя с Боярской думой. Суду подлежали «все люди Московского государства от большего и до меньшего чина». При этом права и привилегии пронизывали и подсудность. Для членов Боярской думы и по делам о местничестве Боярская дума была судом первой инстанции. Судом второй инстанции Боярская дума являлась по делам, в решении которых дьяки в приказах испытывали затруднения, так как продолжали существовать церковные суды, ведению которых подлежали духовенство и патронируемые церковью люди. Кроме того, они занимались разбирательством бракоразводных и семейных дел, рассматривали конфликты и тяжбы между детьми и родителями, споры о наследстве. Дума также рассматривала и апелляции лиц, оспаривающих решения, принятые в приказах.

Средним звеном судебной системы были приказы, осуществлявшие управление государством «по приказу» царя. Им предписывалось чинить суд и расправу «ровно для всех», включая иностранцев. Приказы делились на две категории:

) приказы с общей судебной функцией - судные приказы и

) приказы со специальной подсудностью.

К первой категории приказов относился, например, Разбойный приказ, к подсудности которого были отнесены о кражах, грабежах, разбоях и побоях. Дела о кражах и разбоях подлежали возбуждению и расследованию по инициативе властей, дела о грабежах и побоях возбуждались и рассматривались только при наличии жалобы потерпевшего.

Ко второй категории относились приказы со специальной подсудностью - приказ Большой казны, Пушкарский, Стрелецкий, Рудокопный и т.д. В случаях нанесения «обиды», возникновения гражданского спора приписанные к приказу люди обращались в «свой» приказ, например, купцы - в приказ Большой казны, пушкари - в Пушкарский, стрельцы - в Стрелецкий, и искали там судебную защиту.

В городах и уездах действовали городовые и уездные суды. В этих судах дела рассматривались воеводами, назначенными приказами, Боярской думой, а иногда и царём в зависимости от назначения города.

Крестьянские суды были такими же, что и во временя Судебников. К ним относились суды монастырских крестьян, дворцовых крестьян, патриарших крестьян, помещичьих и вотчинных крестьян. Эти суды рассматривали гражданские споры между крестьянами, мелкие уголовные дела, занимались розыском крестьян. Судьями в крестьянских судах были соответственно монастырские слуги, дворцовые слуги и т.д. вышестоящей судебной инстанцией для крестьянских судов были, например, для монастырских крестьян - Монастырский приказ,для дворцовых - Дворцовый приказ.

При разрешении дел долгое время действовали заложенные еще в Судебнике 1497 года правила оценки доказательств. Так, показания нескольких лиц боярского рода или представителей прочих имущих сословий ("добрых людей") о совершенном воровстве, даже при отсутствии других доказательств, влекли удовлетворение требований истца без разбора дела по существу.

В рассматриваемый период доказательствами признавались: сознание в совершении преступления, в том числе и данное под пыткой; результаты повального обыска; крестное целование; показания свидетеля события; показания послухов о том добрый или лихой человек обвиняемый. Задержание с поличным по общему правилу не требовало других доказательств. Свидетельства указанных лиц имели преимущество перед показаниями простолюдинов ("черных человек"). Но при всех случаях показания вора, грабителя вызывали меньше доверия, а потому подлежали тщательной проверке. Свидетелем признавалось лицо, лично непричастное к делу и достигшее совершеннолетия. Свидетель был обязан являться в суд в определенный ему срок, при невозможности явки, ввиду болезни или занятости по службе или делам, он должен был представить суду свое письменное свидетельство. За нарушение этих обязанностей предусматривалась имущественная ответственность.

Очередным историческим источником права стал Судебник 1550 года, или Царский Судебник, который был составлен по приказу царя Ивана IV Грозного и утвержден Собором. В нем получили дальнейшее развитие розыскные начала уголовного процесса, заложенные еще в Судебнике 1497 года. Прежде розыском, задержанием и охраной злоумышленника до суда занимались заинтересованные в этом потерпевшие и их родственники, теперь же "гонение следа" возлагалось на служивых людей - государевых слуг. С целью выявления и искоренения крамолы царские опричники рыскали по всей Руси. Появилось такое понятие как сыск, организация которого возлагалась на губных старост ("губа" - территориальный округ). Повышалась активность суда в поисках и получении доказательств, расширялись основания применения пытки, а добытое при этом признание рассматривалось судом как решающее доказательство виновности лица в совершении преступления. Был создан Челобитный приказ, предназначавшийся для осуществления контроля над деятельностью приказных судебных коллегий по жалобам (челобитным) - прообраз будущей кассационной судебной инстанции.

Для деятельности церковных судов большое значение имел Церковный собор 1551 г., который утвердил сборник церковных узаконений - Стоглав, который включал в себя 100 глав. Церковный собор осудил брадобритие как содомский грех, нищепитательство, волшебство, колдовство, язычество и т.д. лиц, замеченных в таких деяниях, предписывалось отлучать от церкви, а нищих «разбирать» по монастырям. К подсудности церковных судов были отнесены все уголовные и гражданские дела, возникавшие на церковных и монастырских землях, за исключением дел о душегубстве, разбое и тяжких увечьях.

В 1613 году Земский собор возвел на российский престол Михаила Романова, с правлением которого связан очередной этап становления и упрочения абсолютизма. Этому периоду соответствовали перемены в организации суда и осуществлении судопроизводства, в котором все больше превалировала тенденция к свертыванию гласности и состязательности процесса. Непосредственно в судебном разбирательстве стало преобладать предпочтение личному признанию заподозренного, которое прочно утверждалось в качестве "царицы доказательств". Насаждался тайный сыск, закон вменял в обязанность каждого доносить об известных ему государственных преступлениях, активно содействовать их расследованию.

В 1649 году принято Соборное уложение - систематизированный сборник законов Российского государства. Появился новый вид уголовного наказания - тюремное заключение. Как правило, его применение суды сопровождали назначением еще одного дополнительного наказания - битья кнутом, батогами, вырывания ноздрей либо нанесения иного увечья. Первоначально заключение отбывалось в монастырях и специально приспособленных для этих целей помещениях, но вскоре начали возводиться тюрьмы. Сначала они появились в Москве, Муроме, Шуе, а затем и в других городах. Поступление доноса становилось одним из распространенных оснований для начала уголовного преследования. К прежним приемам расследования добавились новые, такие, как повальный обыск, очные ставки, которые применялись не только в суде, но и на досудебной стадии процесса. Заподозренного предписывалось подвергать пытке, особенно по делам о государственных преступлениях. Суд все больше оказывался в зависимости от государственной власти. Громоздкость, организационная запутанность и процессуальный бюрократизм судебной системы порождали волокиту и беззакония, создавали широкие возможности для процветания взяточничества, злоупотреблений и произвола. Тем неменее, новшества в процедуре судопроизводства все же отмечались. Так, появилось требование о привлечении понятых для удостоверения результатов обыска, оформления изъятия украденного имущества (поличного), повысилась доказательственная значимость свидетельских показаний. Однако подобные меры принципиальных основ судопроизводства все же не затрагивали, хотя и расширяли гарантии правосудия.

§3. СУД И РОЗЫСК В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПРИ АБСОЛЮТИЗМЕ

Рассматриваемый период охватывает деятельность суда и розыска и основывается на законодательстве от конца XVIIIв. до 30-х гг. XIXв. (от Петра I до Николая I).

Пётр I свои реформы по преобразованию административной и судебной власти начал с введения губернского и уездного деления территории. В губерниях административную и судебную власть возглавляли губернаторы, а в уездах - обер-коменданты, которых назначали губернаторы «по своему разумению из годных и умных людей».

Очередное реформирование судебной сферы было предпринято Петром I 22 февраля 1711 г. он издал Указ "О Правительствующем Сенате". Сенат был учрежден для выполнения функций по управлению делами государства, в том числе в судебной и законотворческой сферах, именно сюда стали направлять дела со всей России на окончательное разрешение. Несколько позже были учреждены коллегии (Юстиц-коллегия, Коммерц-коллегия), которые находились под началом этого органа и также осуществляли судебные функции. Со временем учрежденный Петром I Сенат стал все больше внимания уделять судебным вопросам, выполнять функции высшей судебной инстанции, что превращало его в высший орган судебно-административного надзора. Впоследствии этот орган занимался и непосредственным судебным разбирательством по наиболее значимым делам.

В 1718 г. Петром была предпринята попытка по примеру Швеции отделить судебную власть от административной. В виде опыта первоначально это было сделано в Санкт-Петербургской губернии, а затем ещё в нескольких губерниях. Первой инстанцией являлся суд в уезде. Городового судью назначали юстиц-коллегия. Он вершил дела единолично. Следующей инстанцией был провинциальный суд. Там, где проводилась судебная реформа, губернии были разделены на провинции, объединявшие несколько уездов. Провинциальный суд состоял из нескольких судей (от 8 до 12) в зависимости от объема работы суда.

Надворный суд был высшим судом губернии. Он заседал под председательством губернатора и состоял из дворян, назначенных в состав суда губернатором. Однако даже в тех губерниях, где была введена эта система судов, разрешалось в целях «пресечения волокиты» в судах нижней инстанции вести разбирательство «дворянам у судных дел», а вышестоящих провинциальных судах - воеводам, которые выполняли и административные функции. На практике же большинство уголовных дел решалось губернаторами с канцелярией без каких-либо ограничений подсудности. Исключение составляли только дела о тех преступлениях, за которые предусматривалась смертная казнь или ссылка на каторгу. Они рассматривались коллегиальным судом и приговор подлежал утверждению губернатором.

В 1697 году Петром I был издан указ «Об отмене в судных делах очных ставок, о бытии вместо оных расспросу и розыску, о свидетелях, об отводе оных, о присяге, о наказаниях лжесвидетелей и о пошлинных деньгах», который вводил следственный процесс не только по уголовным, но и по некоторым гражданским делам. Розыском ведали сыщики. Его проводили по делам о душегубстве, обидах, бесчестии, увечьях, а также по делам о земельных тяжбах. Присяга свидетелей по Указу переносилась из суда в церковь и давалась перед священником, а не перед судьёй. Лежесвидетельство наказывалось смертной казнью. Продолжала действовать Тайная канцелярия. Суд фактически заменялся розыском.

В результате реформаторской деятельности Петра I древнерусский государственный и общественный опыт в значительной степени был отвергнут, и Россия фактически превратилась в полицейское государство, которое многое восприняло из опыта Западной Европы. Но это не относится к судебной реформе; её наследницы Петра I - Екатерина I и Анна Иоанновна - полностью уничтожили.

Особое место в истории суда и розыска занимает в России царствование Анны Иоанновны (1730-1740гг.). годы её правления круто замешаны на мракобесии, невежестве и боязни потерять трон. Суд и розыск Анна Иоанновна использовала в качестве орудия для бесчисленных, часто бессмысленных пыток и казней.

Придя к власти, Анна Иоанновна использовала ранее применявшуюся при Петре I формулу политического сыска «Слово и дело», под диктовку своего фаворита Бирона 10 апреля 1730 г. опубликовала Указ о поощрении доносов. Существо её (формулы) состояло в том, что один человек мог обвинить другого в государственной измене, произнося упомянутые «магические слова». За этим следовал арест и пытки. Если подозреваемый под пыткой признавал себя виновным, он осуждался к смертной казни или заключался в колоды и отправлялся на каторгу. В тех случаях, когда подозреваемый выдерживал пытки и отрицал вину, доносчик подвергался смертоной казни. Анна Иоановна считала поход «или-или» лучшим способом выявить смуту. Для этих целей действовали две тайные канцелярии в Санкт-Петербурге и одна - в Москве, куда со всей России свозили оклеветанных и оговоренных людей для суда и розыска. Показания под пыткой считались основным и бесспорным доказательством. Пытали не только взрослых простолюдинов, но и малолетних, священников, дворян, часто в связи с самыми вздорными обвинениями. Историки отмечали, что суд и розыск при Бироне превосходили всякие писания жестокостей, представляли собой «бред горячки и помешательство умов».

Одновременно были созданы Судебный и Розыскной приказы, в подсудность которых переданы «поджигательские, воровские, разбойные и убийственные дела». Методы суда и розыска фактически были теми же, что и при выявлении государственной измены, но по этим делам в качестве доказательств, кроме «пыточных речей», допускались ещё повальный обыск и свидетельские показания. Апелляции по этим делам разрешалось подавать в юстиц-коллегию в Санкт-Петербурге.

В связи с переполнением тюрем Анна Иоанновна своим Указом предписала суд и розыск заканчивать в недельный срок, а судьям работать с семи утра до девяти вечера с перерывом на обед в полдень, чтобы «арестанты от духоты и тесноты в тюрьмах безгодною смертью не умирали». В этих же целях судьям было приказано подметные письма больше не читать, а сжигать, но это не изменило существа режима. Пытки и казни продолжались, и за это Анну Иоанновну в народе прозвали «кровавой».

После смерти Анны Иоанновны гвардия в 1741 г. возвела на престол Елизавету - дочь Петра I, которая каких-либо изменений в процедуру суда и розыска не внесла, однако отменила доносы по формуле «Слово и дело», а также наложила запрет на привидение в исполнение приговоров к смертной казни. Последнее решение имело историческое значение и привело к резкому сокращению смертных казней в России в XVII и XIX вв. правда суды продолжали выносить такие приговоры, но они не исполнялись. К концу царствования Елизаветы неисполненных приговоров к смертной казни скопилось более десяти тысяч. Этим осуждённым в конце концов смертная казнь была заменена каторгой.

При Екатерине II в России была проведена реформа суда и розыскных учреждений. Попытки Петра I провести судебную реформу создали благоприятную почву для Екатерининских реформ.

Очередная попытка реформирования судебной системы была предпринята Екатериной II. В изданных ею в 1762 г. Манифесте "О лихоимстве" и Законе 1775 г. "Учреждения для управления губерний" провозглашалась борьба со взяточничеством в судах, намечалось децентрализовать судебное управление, отделить суды от административной власти. Расследование преступлений при Екатерине II полностью было передано в руки полиции. Дела о насильственных преступлениях расследовали на местах капитан-исправники, которые передавали собранные материалы суду. Полиции при расследовании преступлений рекомендовалось иметь «проворство и способность», чтобы раскрывать преступления лиц, замышляющих заговоры. В то же время допускалось отдавать на поруки граждан, которые совершили преступление, кроме тех, кто заслуживает смертной казни.

В целом система общих судов состояла из 4 инстанций. Судами 1 инстанции были: нижний земский суд, уездный суд (для городов - магистрат), нижний надворный суд. Судами 2 инстанции являлись: верхний земский суд, губернский магистрат, верхний надворный суд; по первой инстанции эти суды рассматривали более сложные уголовные и гражданские дела, чем нижестоящие суды. Третью инстанцию составляли губернское правление и его палаты. Четвёртая инстанция - Сенат. Уды 2 и 3 инстанций могли рассматривать апелляцию. Допускалось обжалование приговоров, вынесенных губернским судом, в Сенат, который был не только судебным учреждением, но и законодательным и правительственным учреждением.

"Учреждения" содержали ряд норм процессуального права, предусматривали выборность судей местным населением, коллегиальность рассмотрения дел. Однако осуществить эти начинания в полной мере при жизни Екатерины не удалось. Император Александр I в Указе от 8 сентября 1802 г. провозгласил, что "Сенат есть верховное место в Империи нашей; имея себе подчиненными все присутственные места, он, как хранитель законов, печется о повсеместном наблюдении правосудия". При Александре I была запрещена пытка, однако на протяжении первой половины XIX в. Она продолжала применяться. В 1855 году на престол вступил император Александр II. В его Манифесте в качестве одного из главных пожеланий было записано: "да правда и милость царствуют в судах". Россия находилась накануне великой Судебной реформы 1864 года.

уголовный судопроизводство россия

§4. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС ПО УСТАВУ УГОЛОВНОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА 1864 г.

В числе других судебных уставов 20 ноября 1864 г. император Александр II утвердил Устав уголовного судопроизводства, а также Учреждение судебных установлений, и позднее - Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.

Устав уголовного судопроизводства включал «Общие положения» и три книги:

) «Порядок производства в мировых судебных установлениях»;

) «Порядок производства в общих судебных местах»;

) «Изъятия из общего порядка уголовного судопроизводства». Всего в Уставе было 1254 статьи. С принятием названных законодательных актов уголовный процесс в России приобрёл новые качества, которые не уступали английскому или французскому уголовному процессу по возможностям, как тогда говорили, установления «материальной истины» по расследуемым и рассматриваемым уголовным делам. Среди новых качеств уголовного судопроизводства в Уставе подчёркивались следующие:

-никто не может быть подвергнут судебному преследованию, не будучи привлечённым к ответственности по правилам устава;

-каждый несёт ответственность сам за себя, за совершённое им деяние;

-судебная власть по Уставу распространяется по уголовным делам на лиц всех сословий;

-судебное преследование могут возбуждать как должностные, так и частные лица;

-расследование преступление возлагается на судебных следователей и органы дознания;

-обвинение отделяется от суда, которое формируется на началах несменяемости судей и независимости суда при принятии решений;

-обличение виновных перед судом является обязанностью прокурора и их товарищей;

-защиту подсудимых осуществляют присяжные и частные поверенные;

-судебное разбирательство происходит открыто, гласно при соблюдении непосредственности и состязательности;

-по делам о тяжких обвинениях к решению вопроса о виновности привлекаются присяжные заседатели;

-система формальных доказательств отменяется и предусматривается свободная оценка доказательств по совести и внутреннему убеждению;

-в качестве доказательств допускаются: показания подсудимого, свидетелей, экспертов, вещественные доказательства, письменные доказательства;

-вводится апелляционное обжалование приговоров мировых судей, окружных судов, рассматривавших дело соответственно единолично или в коронном составе, и кассационное обжалование приговоров съездов мировых судей и окружных судов, рассмотревших дело с участием присяжных заседателей;

-допускается возобновление дел по вновь открывшимся обстоятельствам;

-запрещается останавливать производство по делу под предлогом неполноты, неясности или противоречивости законов, а в случае возникновения у следователя и суда неясности решения принимаются по общему смыслу закона.

Из сказанного следует, что вместо розыскного уголовного процесса была введена смешанная форма, основанная на континентальной системе права, в которой подчёркивается подзаконность деятельности суда и отрицается возможность принятия решений судом на основе судебных прецедентах.

Судопроизводство во всех судах, таким образом, строилось на единых началах с учётом места суда в судебной системе его подсудности ми компетенции при принятии решений.

Упомянуты Устав и Учреждение по-новому организовывали судебную власть, принадлежавшую мировым судьям, съездом мировых судей, окружным судам, судебным палатам по уголовным делам и Правительствующему Сенату в качестве верховного кассационного суда. Судебная власть мировых судей определялась как власть единоличная. Судебная власть судов всех других инстанций - как власть коллегиальная.

Мировой судья рассматривал дела о проступках против порядка управления, народного здравия, личной безопасности, прав семейственных, против чужой собственности, благочиния и порядка, а также об угрозах и насилии, о нарушении правил продажи крепких спиртных напитков, уставов о паспортах, о строительстве, о путях сообщения и др. В компетенции мирового судьи было назначение следующих видов наказания:

)выговоры, замечания, внушение;

2)денежные взыскания не свыше 300 рублей;

)арест не свыше 3 месяцев;

)заключение в тюрьме не свыше 1 года и 6 месяцев.

За проступки, совершённые без намерения (неумышленно), объявлялись выговоры, замечания и внушения; за умышленные проступки применялись другие названные меры наказания. Исполнители и подстрекатели подвергались более строгому наказанию. В вину не вменялись проступки, совершённые случайно; в малолетстве (до 10 лет); безумными или в беспамятстве; по принуждению непреодолимой силы; при необходимой обороне. Приговоры мировых судей считались окончательными, если денежное взыскание не превышало 15 рублей, а арест - не более трёх дней. По этим делам допускались только кассационные жалобы и протесты в случае нарушения порядка судопроизводства. Эти жалобы и протесты вносились во 2 инстанцию - Съезд мировых судей определённого округа, который являлся апелляционной инстанцией для приговоров мировых судей, подлежавших обжалованию. В заседаниях Съезда мировых судей принимал участие один из товарищей прокурора, который давал свои заключения.

По делам, рассматриваемым мировыми судьями, предварительное следствие е проводилось. Однако, по просьбе потерпевшего или по указанию мирового судьи полиция проводила расследование, результаты которого предоставлялись мировому судье.

При окружных судах состояли судебные следователи, которые проводили предварительное следствие по делам о преступлениях, отнесённых к подсудности окружного суда. В частности, следователь не вправе был прекратить начатое дело; оно представлялось через прокурора в окружной суд, который и принимал решение. Оконченные дела следователь также передавал в окружной суд через прокурора. Разногласия между судебным следователем и окружным судом разрешались судебной палатой.

Судебная палата по уголовным делам являлась:

-органом предания суду по делам, подлежащим рассмотрению с участием присяжных заседателей и сословных представителей;

-судом первой инстанции по подсудным ей делам, подлежащим рассмотрению палатой с участием присяжных заседателей или сословных представителей;

-апелляционной инстанцией по делам, рассмотренным по первой инстанции окружным судом без участия присяжных заседателей.

Судебные палаты при рассмотрении дел в апелляционном порядке заседали в составе профессиональных судей.

В Правительствующий Сенат в качестве кассационной инстанции поступали дела, рассмотренные как мировыми судьями, так и общими судами. Основной обязанностью Сената было рассмотрение дела с точки зрения «охранное силы закона» и единообразия его применения на всей территории страны.

Помимо названных судов Устав и Учреждение предусматривали образование Верховного уголовного суда для конкретного уголовного дела о государственном преступлении по высочайшему повелению (так называемое особое присутствие). Председателем суда назначался председатель Государственного Совета, члены суда определялись из числа сенаторов и сословных представителей по усмотрению императора. Предварительное следствие по такому делу проводилось одним из сенаторов кассационного департамента. Министр юстиции исполнял обязанности прокурора по наблюдению за следствием и поддерживал обвинение в суде. Приговор Верховного уголовного суда обжалованию не подлежал, но осуждённый мог возбудить ходатайство о помиловании перед верховной властью.

Кроме рассмотренных судебных установлений, в России действовали духовные, военные, морские, коммерческие, крестьянские, станичные, инородческие, сиротские суды. Судопроизводство в этих судах осуществлялось в соответствии с книгой третьей Устава об изъятиях из общего порядка уголовного судопроизводства.

§5. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА

Сразу же после Октябрьской революции Советское правительство приступило к созданию новых органов власти, включая суды. Преобразования произошли и в уголовном судопроизводстве. Декретом о суде №1 были упразднены все судебные учреждения России (окружные суды, судебные палаты и правительствующий сенат, военные и морские суды всех наименований, коммерческие суды, институты судебных следователей, прокурорского надзора, присяжной и частной адвокатуры). Вводился местный суд в составе постоянного судьи и двухочередных заседателей; устанавливалась выборность судей, коллегиальность в рассмотрении дел, кассационное обжалование вместо апелляции. К обвинению и защите допускались все граждане, пользующие гражданскими правами; на предварительном следствии допускались обвинитель и защитник. Производство предварительного следствия возлагалось на местного судью, постановления которого о задержании и предании суду подлежали подтверждению местным судом.

Одна из важных задач правовой реформы - преобразования в сфере судопроизводства по уголовным делам. В печати высказано немало предложений по совершенствованию соответствующих правовых норм, ведется разработка новой теоретической модели уголовно-процессуального законодательства. Лейтмотив большинства предложений (о допуске защитника с момента привлечения лица в качестве обвиняемого, создании единого следственного аппарата, введении судебного контроля за предварительным расследованием и т.д.) - дальнейшая демократизация советского уголовного судопроизводства, повышение его эффективности. Вместе с тем эти рекомендации, взятые в совокупности, представляли собой внутренне противоречивую и эклектичную картину. Теория советского уголовного судопроизводства еще не располагала целостной концепцией процессуальной формы. В частности, в процессуальной науке до сих пор остается «белым пятном» принципиальный вопрос об исторической форме советского уголовного судопроизводства.

Для борьбы с контрреволюцией и саботажем учреждались рабочие и крестьянские революционные трибуналы в составе одного председателя и шести очередных заседателей.

Декрет о судьях № 2 содержал ряд положений и судопроизводстве: устанавливался принцип национального языка судопроизводства; суду предоставлялось право допускать любые доказательства без формальных ограничений; принесение присяги свидетелями отменялась, они предупреждались об ответственности за ложные показания; предварительное следствие по наиболее сложным делам возлагалось на следственные комиссии; судам разрешалось руководствоваться судебными уставами в 1864 г., если они не противоречили декретам ЦИК и правосознанию трудящихся классов. Декрет о суде № 3 к подсудности местных народных судов относил все уголовные дела, за исключением дел о посягательствах на жизнь, об изнасиловании, разбое, бандитизме, фальшивомонетничестве, взяточничестве и спекуляции. Эти дела подлежали рассмотрению окружными народными судами. Для разбирательства кассационных жалоб на приговоры окружных судов Декретом учреждался Кассационный суд в Москве. На осуждённых к лишению свободы возлагалась обязанность возмещать судебные издержки и издержки по содержанию под стражей.

Ряд вопросов советского правосудия и уголовного судопроизводства разрешался в инструкциях и положениях, принятых в 1917-1920 гг.

В 1922 г. предпринимается кодификация законодательства о судопроизводстве и судоустройстве. Были утверждены: 25 мая 1922 г. - Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, 26 мая 1922 г. - Положение об адвокатуре, 28 мая 1922 г. - Положение о прокурорском надзоре, а 15 февраля 1923 г. - Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР в новой редакции, который действовал дол 1 января 1961 г.

Уголовно-процессуальные кодексы советского периода восприняли значительную часть положения устава уголовного судопроизводства России. Однако не был воспринят либерально-демократический дух Устава, а многие из воспринятых из Устава положений в жизни не реализовывались. Более того, УПК РСФСР при производстве по некоторым категориям дел действовал не в полной мере или не применялся вообще. Дальше огромное число людей подверглись репрессиям без соблюдения каких-либо процессуальных норм на основе постановлений Особого совещания, «троек» и «двоек» НКВД. Верховный суд РФ и Суд до последнего времени рассматривал дела о реабилитации невиновных. Однако, нельзя отрицать и то, что все уголовные дела о так называемых общеуголовных преступлениях и значительная часть дел о «контрреволюционных преступлениях» расследовались и рассматривались по нормам действовавших тогда уголовно-процессуальных кодексов. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1923 г. действовал 37 лет, УПК РСФСР 1960 г. действовал почти 42 года. Первый из названных УПК почти не изменялся, а если изменялся, то только в целях усиления репрессий, например, путём лишения прав подсудимых на обжалование приговоров (Закон 1934 г.). Последний же изменялся более 400 раз, не считая его корректив, которые фактически осуществлялись Конституционным Судом Российской Федерации. Советское уголовное судопроизводство вплоть до конца 50-х - начала 60-х годов также в определенной мере основывалось на принципе состязательности. Последующие изменения формы советского уголовного процесса шли, на наш взгляд, в совершенно ином, оригинальном направлении. В самом деле, если УПК РСФСР 1923 г. предусматривал участие в уголовном процессе сторон обвинения и защиты (п. 6 ст. 23), что является основной чертой состязательной формы, то ни в Основах уголовного судопроизводства 1958г., ни в принятых позднее УПК союзных республик законодатель уже нигде не использует этого понятия. Точно так же был исключен и термин «уголовное преследование» (ст. 4 УПК 1923 г.).

Дело, конечно, не в изменениях терминологии. В этот период произошел недвусмысленный отказ законодателя от взгляда на состязательность как на движущую силу и основной принцип уголовного процесса. Так, не был воспринят уголовно-процессуальным законодательством непременный атрибут состязательного судопроизводства - обвинительный порядок предания суду, при котором передача уголовных дел (законченных органами дознания) в стадию судебного разбирательства являлась прерогативой прокурора, выступающего при этом фактически в качестве уголовного истца (ст. 222 УПК 1923г.); перестали действовать также характерные для состязательного процесса нормы об окончании судебного следствия ввиду признания подсудимым своей виновности, отложения дела судом в случае непредставления сторонами необходимых доказательств (ст.ст. 282, 302 УПК 1923г.). В итоге был установлен такой порядок судопроизводства, при котором на возбуждение уголовного дела уполномочен законом не только прокурор, следователь и орган дознания, но и суд; последний к тому же не связан ни материалами, представленными органами предварительного расследования, ни их выводами по делу. Он сам предает обвиняемого суду, продолжает исследовать обстоятельства дела независимо от отказа прокурора от обвинения либо признания подсудимого (ст.ст. 108, 221, 227, 248, 77 УПК РСФСР 1960г.). Подобный порядок производства далеко не тождествен состязательному судопроизводству, которое, как известно, движется в основном усилиями сторон (обвинения и защиты) и существует лишь до тех пор, пока между ними продолжается спор. Вместе с тем он не воспроизводит недостатков розыскного процесса, поскольку судебное разрешение дела представляет здесь вполне самостоятельную и независимую процессуальную функцию. Это позволяет говорить о зарождении в советском уголовном судопроизводстве принципиально новой исторической формы процесса, не повторяющей ни состязательную, ни розыскную. Такая историческая форма социалистического уголовного процесса наследует и перерабатывает в новый «сплав» единство розыскного процесса и специализацию процессуальной деятельности, отличающую состязательное судопроизводство. Видимо, социальной предпосылкой подобного порядка судопроизводства будет преодоление в социалистическом обществе классового антагонизма, хотя вопрос о характере и степени развития социальных противоречий при социализме на современном этапе дискуссионен и требует специального обсуждения. Благодаря этому обстоятельству, здесь впервые появляются условия для глубокой и сознательной консолидации сил, действующих в уголовном процессе, и достижения на этой основе, а не за счет раскола участников процесса на «враждебные партии» целей правосудия.

Вместе с тем описываемая новая форма судопроизводства еще далека от завершенности и в значительной мере может рассматриваться как цель.

Единство этих сил необходимо рассматривать как один из ключевых принципов советского уголовного процесса. В настоящее время он имеет определенную нормативную базу в действующем уголовно-процессуальном законодательстве. Так, в законе закреплены конечные и некоторые промежуточные цели, общие для суда, прокуратуры и адвокатуры (ст. 3 Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве в СССР, ст. 2 Закона о прокуратуре СССР, ч. 2 ст. 1 Закона об адвокатуре в СССР, ст. 2, 13, 14 и др. Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и др.). Кроме того, установлена обязанность правоохранительных органов, а в ряде случаев и представителей общественности координировать свои процессуальные действия (ст. 3 Закона о прокуратуре СССР, ст. 119, 127, 250 и др. УПК РСФСР). Вместе с тем нормативная регламентация данного принципа нуждается в развитии и совершенствовании.

В итоге советский уголовный процесс не только с точки зрения своего типа, но и по исторической форме отличается от розыскного или состязательного. По-видимому, он стоит на пороге перехода к новой, неизвестной прежним типам судопроизводства, интегративной форме.

Внесённые в УПК РСФСР в 1960 г. изменения в большинстве своем объясняются ориентацией на стандарты ООН в области правосудия, на общепринятые в цивилизованных странах правилах процедуры расследования и рассмотрения уголовных дел. Поэтому в связи с изменением общественных отношений в начале 90-х гг. прошлого века в России возникла необходимость разработки проекта нового уголовно-процессуального закона.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Правовая мысль поколений неизбежно связана с историей правосудия государства, его основными принципами и правовыми идеями. Процесс становления судебной системы в России, как и в других странах, в целом прошел несколько этапов. Не завершен он и до настоящего времени, ибо процесс реформирования всей судебной системы Российской Федерации, ее субъектов продолжается. Выстраивается новая правоприменительная практика, где есть место общепризнанным принципам и нормам международного права, и прецедентам Европейского Суда по правам человека, а также правовым позициям Конституционного Суда России.

Историческая форма уголовного судопроизводства - это организация процессуального механизма, определяющая источник движения уголовно-процессуальной деятельности и основы процессуального положения ее участников, исходя из общественно-политических интересов господствующих классов на конкретном этапе исторического развития.

Даже краткий обзор известных исторических форм уголовного судопроизводства дает основания полагать, что их развитие происходило циклически (тезис - антитезис- синтез) в соответствии с диалектическим законом отрицания отрицания. В качестве исходного тезиса выступал розыскной процесс. Первым отрицанием явилось состязательное судопроизводство. В качестве второго отрицания можно рассматривать социалистический уголовный процесс, знаменующий синтез всех прежних форм и диалектическое снятие ряда их характеристик. При этом принципиальное значение имеет выбор параметров, по которым осуществляется отрицание.

Познание уголовного судопроизводства не должно сводиться к изучению лишь Уголовно-процессуального кодекса, замыкаясь в узкой скорлупе национального законодательства», - оно призвано дать понимание того, как следует правильно строить правосудие и как толковать его нормы в истинном духе судебных реформ.

ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА:

1.История Российский судов / «Российская юстиция» 2003г. №1;

2.Фойницкий И.Я. / Курс уголовного судопроизводства: в 2т. СПб., 1996. Т.2;

.Кудрявцев В.Н., Трусов А.И. Политическая юстиция СССР. М., 2000;

.Кони А.Ф. История развития уголовно-процессуального законодательства в России // Собр. соч.М., 1987. Т.4;

.Соборное уложение 1649 года: Текст и комментарий. Л., 1987;

.Ключевский В.С. О русской истории. М., 1993;

.Смирнов А.В., Калиновский К.Б. Уголовный процесс: учеб. для вузов. СПб., 2006;

.Уголовный процесс: учебник для вузов / под ред. В.П. Божьева.- М., 2002;

.Вопросы расследования преступлений: Справочное пособие / под ред. И.Н. Кожевникова, А.Я. Качанова. - М., 2000;

.Петрухин И.Л. Правосудие: время реформ. М., 1991;

.Петрухин И.Л. Состязательность и правосудие // Государство и право. 1994. № 10;

.Курс советского уголовного процесса: общая часть / Под ред. А. Д. Бойкова, И. И. Карпеца. М., 1989;

.Хрестоматия по уголовному процессу России / Автор - сост. проф. Э.Ф. Куцова. М., 1999;

.Шестакова С.Д. К вопросу об исторических формах уголовного процесса // Актуальные вопросы уголовного процесса. СПб., 1997.

.Чельцов-Бебутов М.А. Курс уголовно-процессуального права. СПб; 1995. Раздел V. Глава 1.

.Вахитов Ш.К. Место следственного аппарата в системе государственных органов //Советское государство и право. 1988. №2

Уголовный процесс до реформы 1864 года

В первой половине 19 века в России уголовный процесс основывался на принципах, которые заложил еще Петр 1 в первой половине 18 века. С течением времени эти принципы изменялись, но его основы оставались не низменными: это формальная теория доказательств, отсутствие гласности, инквизиционный характер, письменность.

Основным документом в области уголовного судопроизводства в то время было «Краткое изображение процессов или судебных тяжб», который вышел в 1715 году. Изначально его использовали только в военных судах, однако очень скоро этот документ стал источником всего уголовно - процессуального права России того времени. Многие исследователи считают, что до Петра 1 преимущественно применялась состязательная форма процесса, а инквизиционная только в качестве редкого исключения» Владимирский-Буданов М.В. Обзор истории русского права. Киев; СПб., 1909, с. 640., так же стоит отметить, что менее важные дела в «до Петровское время» рассматривались в порядке обвинения.

Суду отводилась роль быстрого инструмента в руках государства, с помощью которого должны были пресекаться все попытки нарушить установленный порядок жизни.

«Краткое изображение процессов» имеет ярко выраженную форму, что отличает этот документ от Соборного уложения. Две главы носят вводный характер, в которых излагается схема всего судопроизводства, и расписываются основные положения процесса. Далее четко излагается ход процесса, который разделен на три части.

Изложенные формулировки закона значительно более четки, чем в Соборном Уложении. В данном документе, на мой взгляд, впервые в русском законодательстве дается четкое определение основных процессуальных институтов и понятий, хотя считать их абсолютно совершенными не стоит. Довольно часть законодатель использует классификацию отдельных явлений, перечисления. Некоторые статьи закона содержат в себе не только норму права, но и ее теоретическое обоснование, иногда с освещением вопроса с различных сторон. На мой взгляд, по своей юридической технике «Краткое изображение процессов» достаточно не плохо написанный документ, но его основным недостатком является частое использование иностранной терминологии, не всегда нужной, а порой и не грамотной.

Главной тенденцией «Краткого изображения процессов» было сужение инициативы сторон с помощью расширение прав суда, но деятельность суда, оценка обстоятельств дела значительно сильнее регламентировалась законом, и собственную инициативу судья практически не мог применять. Желание сторон и воля суда заменяется законодательным изложением всех правил процесса. «Краткое изображение процессов» вводит формальную теорию доказательств, и закрепляет их силу. Все доказательства делились на два вида: совершенные и не совершенные. Стоит отметить, что оценивались они в зависимости от приводящего их субъекта. Так свидетельство женщины ценилось меньше, чем свидетельство мужчины, не образованного человека меньше, чем не образованного, не знатного чем знатного, светского, чем духовного. Признание считалось «царицей» доказательств, в том числе признание, которое было получено под пыткой.

По словам Владимирский - Буданов М.В. в «Кратком изображении процессов» нашло себе место полное применение понятия инквизиционного процесса. Владимирский-Буданов М.В. Обзор истории русского права. Киев; СПб., 1909, с. 640. Однако отдельные элементы состязательности все - таки сохраняются: возможность для сторон проявлять некоторую инициативу в движении дела, определение основных спорных вопросов и доказательств, обмен челобитной и ответом. Однако, по моему мнению «абсолютно» инквизиционного процесса не существует.

Законодатель закрепляет четкую систему судебных органов, которой не было до Петра, четко изложены вопросы подсудности. При Петре 1 впервые создаются специальные органы для осуществления правосудия, но они пока не отделены от администрации. Еще нет разделения на суд и органы предварительного следствия.

5 ноября 1723 года издается указ «О форме суда». В нем отменяется розыск, и суд становится единственной формой процесса. Если данный указ толковать буквально, то получается, что он отменяет все предшествующее процессуальное законодательство, в том числе и Краткое изображение процессов. Однако М.Ф. Владимирский - Буданов утверждал. Что указ "О форме суда" первоначально применялся лишь в невоенных судах, военная же юстиция продолжала пользоваться Кратким изображением. Затем соотношение этих законов изменилось: указ стал применяться в делах гражданских, а Краткое изображение - в уголовных, причем как в военных, так и в невоенных судах.

Но в дальнейшем эта двойственность форм процесса не удержалась: "Как узаконения, так и практика решительно наклонялись в сторону инквизиционного процесса" Владимирский-Буданов М.В. Обзор истории русского права. Киев; СПб., 1909, с. 642..

Далее существенный шаг в развитии уголовно - процессуального законодательства был осуществлен Екатериной 2. Она создала четко определенную систему судов, а приняв «Учреждение для управления губерний» Екатерина очень основательно регламентировала формы их деятельности. Особое внимание в этом законе было уделено многоинстанционной системе обжалования решений и приговоров. Сенат так и остался верховным кассационным судом. За счет создания специальных гражданских и уголовных судебных органов, очевидно, наметилось отделение уголовного судопроизводства от гражданского.

Заключительным основополагающим изменением в уголовном процессе до реформы 1864 года стало создание Свода законов, котором этим вопросам была посвящена книга «О судопроизводстве».

По ней производство по уголовным делам было поделено на следствие, суд и исполнение. В руках полиции находилось следствие и исполнение приговора. По данному закону следствие осуществлялось полицейскими чиновниками и делилось на предварительное и формальное.

Судебное разбирательство было письменным, базировалось на доказательствах, которые были собраны во время следствия, и являлось негласным. Ни кого кроме обвиняемого суд допросить повторно не мог, а в некоторых случаях мог не допрашивать и самого обвиняемого. Члены суда знакомились с делом при помощи выписок.

Формальная теория доказательств по-прежнему является основной. Так же остается деление доказательств: на совершенные и не совершенные. Доказательства, которые абсолютно точно указывали на виновность обвиняемого, считались совершенными. Основным из них было признание обвиняемого. Однако теперь пытка была исключена из процессуальных действий, получить признание стало значительно сложнее. К не совершенным относили те, в результате которых оставались сомнения в совершении преступления.

Исходя из изученных документов, можно сделать вывод, что уголовно - процессуальное законодательство до реформы 1864 года представляло собой свод законов, с помощью которого государство осуществляло преследование лиц нарушавших общепринятый порядок жизни, а так же избавлялась от лиц, которые были опасны для государственности в целом.

Главным принципом системы наказаний законодательства было устрашение потенциальных нарушителей наглядным примером, из - за чего были ужесточены многие виды наказаний. В качестве наказаний могло быть применено членовредительство или смертная казнь.

Наказания делились на 5 групп:

1. Обычные телесные наказания.

2. Жесткие телесные наказания.

3. Смертные наказания.

4. Легкие наказания чести.

5. Тяжелые наказания чести.

Уголовный процесс после реформы 1864 года

Важность судебной реформы и особенно уголовного процесса не вызывала сомнений в правящих кругах страны. О значимости и нужности такой реформы говорила еще Екатерина 2, которая отмечала необходимость вывода судебных органов из - под контроля административных органов, но практически не осуществившая ее. Разработкой нового уголовно - процессуального законодательства была начата еще при Александре 1, под руководством Сперанского М. М., и была продолжена Блудовым Д. Н., но разработанный «проект о следствии» принят не был.

Еще одним толчком в необходимости проведения судебной реформы стало отмена крепостного права в 1861 году.

Первым шагом на пути к судебной реформе было принятие Закона «о судебных следователях» от 1860 годя, по которому отныне в России утверждался институт судебных следователей, которые не были зависимы от административной власти. Одной из главных причин реформы была плохая работа полиции. «Недостатки проводимого полицией предварительного расследования были настолько очевидны, что передача следствия органам юстиции могла быть осуществлена еще в условия дореформенной судебной системы» Комментарий к ст. 249 Устава уголовного судопроизводства // Российское законодательство X-XX вв. Т.8, 1991, с. 283. . Правда исследователи отмечают и иную причину. Существовавшее в правительстве «сильное опасение, что введение нового положения будет сопровождаться народным волнением и нарушением общественного порядка» Мамонтов А.Г. Россия 1860 г.: учреждение судебных следователей // Государство и право, 1996, № 3, с. 149. заставило царскую власть вмести с выработкой главных принципов освобождения крестьян от крепостной зависимости приступить к созданию административного механизма, с помощью которого можно было административными мерами в случаи надобности восстановить нарушенный общественный порядок и удержать реформу в соответствующих рамках.

К марту 1860 г. Стояновский подготовил проект "Учреждение следственных судей", который 3 апреля 1860 г. был направлен в Государственный совет. Проект был принят без существенных изменений, поменялось только название следственных чиновников, вместо «следственных судей» они были названы «судебными следователями», исходя из того, что они должны не судить, а только собирать данные. 8 июня 1860 г. император утвердил «Учреждение судебных следователей», а также «Наказ судебным следователям» и «Наказ полиции о производстве дознания по происшествиям», могущим заключать в себе преступления и проступки Мамонтов А.Г. Россия 1860 г.: учреждение судебных следователей // Государство и право, 1996, №3, с.149..

Основным фактом этой реформы стало действительное отделение следствия от административной власти. По идее законодателя независимые следователи должны были честно и беспристрастно осуществлять следствие по уголовным делам.

В конце 1862 года во все судебные инстанции был разослан проект «Основные положения судопроизводства», в котором были изложены новые принципы, а именно: бессословность суда, отмена системы формальных доказательств и определение «оставление в подозрении». Но о независимости судей ничего не говорилось.

К новым принципам уголовного судопроизводства так же относили: отделение суда от административной власти, введение присяжных заседателей, состязательность. Считалось, что присяжные не будут рассматривать дела о государственных и должностных преступлениях. Так же выделялся новый институт «мировых судей».

В ноябре 1864 г. были утверждены и вступили в силу основные акты судебной реформы: Учреждения судебных установлений, Устав уголовного судопроизводства, Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.

На основе этих актов в России создавались две системы судов: местные и общие суды. К местным относились волостные суды, мировые судьи и съезды мировых судей, к общим - окружные суды, учреждаемые для нескольких уездов; судебные (по гражданским и уголовным делам) палаты, распространявшие свою деятельность на несколько губерний или областей; кассационные (по гражданским и уголовным делам) департаменты Сената. Власть этих судов распространялась на все сферы, кроме тех, где действовала юрисдикция духовных, военных, коммерческих, крестьянских и инородческих судов. Головачев А.А. Десять лет реформе 1861-1867. СПб., 1872, с. 180. 18

Уголовный процесс регламентируется Уставом уголовного судопроизводства от 20 ноября 1864 год. Он представляет собой три книги и шестьдесят глав. Книги поделены на разделы. С помощью такой структуры устава можно быстрой найти нужную статью. Сформулирован этот устав вполне четко и лаконично. Целью уголовного судопроизводства по данному уставу является обнаружение материальной истины, а наказание виновного в совершении преступления или проступка».

Процесс по уставу уголовного судопроизводства делиться на стадии. Дознание и предварительное следствие являлось стадией предварительного расследования. Дознание осуществлялась жандармами, полицией или администрацией. Целью дознания было установить факт или отсутствие преступления.

Предварительное следствие осуществляли судебные следователи. Материалы дела направлялись прокурору, а он или прекращал дело, или возбуждал его. В случаи возбуждения прокурор составлял обвинительный акт, который направлял в суд.

В новой реформе системы суда были закреплены новые принципы уголовного судопроизводства. Первый новый принцип закреплен в ст. 1 Устава уголовного судопроизводства говориться следующее: «Никто не может подлежать судебному преследованию за преступление или проступок, не был привлечен к ответственности в порядке, определенном правилами сего Устава.» Устав уголовного судопроизводства 20 ноября 1864 г. Ст.1. Так же был введен важный принцип в ст. 5: «Из правила, в предшедшей статье постановленного, изъемлются те уголовные дела, которые на основании законов не иначе могут быть возбуждаемы как вследствие жалобы потерпевшего от преступления или проступка лица. По тем из числа сих дел, которые дозволяется прекращать примирением (Улож. о наказ, ст. 171), обличение обвиняемых пред судом предоставляется исключительно частным обвинителям; по всем же прочим делам этого рода право возбуждения уголовного иска принадлежит потерпевшему лицу, а дальнейшее судебное преследование - прокурору или его товарищу.» Устав уголовного судопроизводства 20 ноября 1864 г. Ст.5, что можно трактовать как отделение суда от администрации. Это было получено за счет обособления судебных следователей, а так же независимостью и не сменяемостью судей. Статья 3 устава говорит нам: «По уголовным делам, подведомственным мировым судебным установлениям, обличение обвиняемых пред судом предоставляется потерпевшим от преступных действий частным лицам, а также полицейским и другим административным властям в пределах, установленных законом (ст. 41 п. 2 и 48).» Устав уголовного судопроизводства 20 ноября 1864 г. Ст.3, что можно трактовать как принцип отделение обвинительной власти от судебной. Огромное значение имело провозглашения принципа презумпция не виновности. Отменяется формальная теория доказательств. В место нее приходит система свободной оценки доказательств, по личному убеждению судьи.

Все разбирательство осуществлялось в устной форме, что означало обязательное выслушивание всех лиц, которые были причастны к делу. Так же разбирательство было глистным и публичным, однако не все, в некоторых случаях заседание могло быть объявлено закрытым (например, угроза государственной безопасности). Процесс теперь состязательный. Обвинение и подсудимый равны. В прениях участвовали обычно адвокат и представитель прокуратуры. Для осуществления принципа состязательности был создан новый институт - адвокатура (присяжные поверенные). Но стоит отметить, что состязательность была только на судебной стадии, а на стадии следствия процесс был инквизиционным.

В ходе подготовки и проведения реформы был создан новый институт присяжных заседателей. Изменились функции прокуратуры, а именно: поддержание обвинения в суде, надзор за деятельностью судов, следствием и местами лишения свободы. Прокурорская система возглавлялась генерал - прокурором. При сенате утверждалась должность обер - прокуроров, а в судебных палатах и окружных судах - должности прокуроров и товарищей прокуроров. Все прокуроры назначались императором оп представлению министра юстиции. Головачев А.А. Десять лет реформе 1861-1867. СПб., 1872, с. 180. 44

На основе изученных документов можно сделать вывод, что после реформы уголовно - процессуальное законодательство стало значительно более «демократичным», был введен принцип состязательности, презумпция не виновности. Уголовный процесс представлял собой совокупность законодательных актов, в которых были отражены порядок, принципы, задачи уголовного процесса, органы которые компетентны, заниматься предварительным расследованием, осуществлять защиту и обвинение, осуждать и исполнять наказание, а так же был разработан порядок надзора за надлежащим исполнением всех установленных норм. Целью уголовного процесса после реформы 1864 года, теперь является, объективное установление истины по делу и привлечение к ответу лиц виновных в совершении преступлений.

Уголовный процесс по Кодексу 1923 году

В связи с революцией 1917 года в России сменился и государственный строй, что естественно повлекло за собой изменение всего законодательства. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет 25 мая 1923 года принимает Уголовно - процессуальный кодекс. Новый кодекс провозгласил принципами уголовного процесса: гласность и публичность заседаний, устность, ведение процесса на русском языке или на языке большинства населения данной местности. Суд был обязан исследовать все доказательства следствия - не только в поддержку обвинительной стороны, но и обстоятельства, смягчающие вину подследственного. Суд выносил приговор простым большинством голосов. Судья или судебный заседатель мог иметь особое мнение, которое оформлялось письменно, приобщалось к приговору, но оглашению не подлежало. Герцензон А.А., Грингауз Ш.С., Дурманов Н.Д. История советского уголовного процесса. М.: Юридическое издательство Министерства юстиции СССР, 1948 В Кодексе указывалось, что считалось преступлением, определялась подсудность судов, и устанавливался круг объектов и субъектов преступления. Статья 29 уголовно - процессуального кодекса говорит: «Каждое дело подлежит рассмотрению в том суде, в районе которого было совершено преступление; если определить место совершения преступления невозможно, дело подсудно тому суду, в районе которого возбуждено уголовное преследование.» Уголовно - процессуальный кодекс 1923 года ст 29..

В 30-е годы уголовный процесс носил формальный характер и минимуму действий, а именно: особого совещания НКВД, разных троек на местах.

С конца 20-ого и до начала 40-ых годов к ответственности по уголовным делам за различного вида преступления было привлечено по различным подсчетам около 30 миллионов человек и это только в РСФСР. Практически подавляющее большинство использовали в качестве крайне дешевой рабочей силы, которые были передовиками в строительстве социализма. Эти осужденные трудились практически на всех больших строительствах в стране. В данный период времени уголовный процесс был использован как инструмент для осуществления репрессий и фактически носит обвинительный характер. Если обратиться к статистике, то можно увидеть, что огромная часть населения была осуждена в этот период времени, а государство осуществляло репрессии для того, чтобы привлекать заключенных к работам, которые очень низко оплачивались.

Изучая статистику обвинительных приговоров, количество людей, которое было приговорено к лишению свободы и подобным видам наказания, а так же изучив нормы уголовно - процессуального кодекса 1923 года можно сделать вывод, что в данный период времени уголовный процесс используется государством как инструмент для осуществления репрессий, носит формальный характер, является обвинительным и представляет собой совокупность формальных нормативно - правовых актов для осуществления репрессий в государстве.

Уголовный процесс по кодексу 1960 года

В связи с принятием конституции 1936 года, в которой было утверждено, что все союзные республики перестали иметь право на собственное законодательство, и поэтому в конце 30 - ого десятилетия 20 века началась разработка нового Уголовно - процессуального законодательства. Однако события второй мировой войны надолго отложили его реформирование.

В этом Уголовно - процессуальном кодексе были устранены полностью всякие изъятия для каких - либо категорий дел и закреплен единый порядок судопроизводства для всех уголовных дел. Значительно расширились права лиц, которые привлечены к уголовной ответственности. Теперь допускался защитник при осуществлении предварительного следствия. Стало значительно более упорядочено и демократизировано надзорное производство. Общественность получила широкий доступ к участию в уголовном процессе.

Этот Уголовно - процессуальный кодекс за время, которое был в действии многократно изменялся. Самой изменяемой статьей стала 126 статья (о подследственности уголовных дел).

В целом Уголовно - процессуальный кодекс 1960 года значительно более мягкий нежели его предшественник, в нем закрепляется принцип состязательности процесса, презумпция не виновности, закрепляется обязательное участие защитника уголовном судопроизводстве, устанавливается круг субъектов и объектов уголовных правоотношений.

Устанавливаются основополагающие принципы процесса это: неприкосновенность личности, неприкосновенность жилища, охрана личной жизни и тайны переписки, осуществление правосудия только судом, осуществление правосудия на началах равенства граждан перед законом и судом, состав суда при рассмотрении уголовных дел и коллегиальность в осуществлении правосудия, независимость судей и подчинение их только закону, язык, на котором ведется судопроизводство, гласность судебного разбирательства, обеспечение подозреваемому и обвиняемому права на защиту, всестороннее, полное и объективное исследование обстоятельств дела, выявление причин и условий, способствовавших совершению преступления. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР от 27 октября 1960 г. Ст 11 - 20

Статья 2 Уголовно - процессуального кодекса говорит нам о задачах: «Задачами советского уголовного судопроизводства являются быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден.

Уголовное судопроизводство должно способствовать укреплению социалистической законности и правопорядка, предупреждению и искоренению преступлений, охране интересов общества, прав и свобод граждан, воспитанию граждан в духе неуклонного соблюдения Конституции СССР, Конституции РСФСР и советских законов, уважения правил социалистического общежития.» Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР от 27 октября 1960 г. Ст 2..

Если же рассматривать уголовный процесс по кодексу 1960 года в общем, то тут видны значительные сдвиги в сторону демократизации законодательства. Уже полностью отсутствует формальная теория доказательств, допустимость и относимость доказательств определяет судья на месте, уголовное судопроизводство является гласным, устным, состязательным. Стороны ровны между собой. Сторону обвинения поддерживает государственный обвинитель (прокурор), сторону защиты адвокат.

Изучив действующее законодательство того времени можно сделать вывод, что уголовный процесс, в то время представляет собой совокупность нормативно правовых актов, который устанавливает деятельность компетентных органов для осуществления предварительного расследования, суда и исполнения наказания, а так же надзор за исполнением наказаний, а так же право и порядок обжалования решений компетентных органов.

Уголовный процесс по кодексу 2001 года.

При разработке этого Уголовно - процессуального кодекса законодатель отвел ему исключительно новое и особое место и роль в системе других законов и нормативно - правовых актов Российской Федерации. Уголовно - процессуальный кодекс имеет исключительную юридическую силу по отношению к другим федеральным законам.

В статье 4 Федерального закона о введении в действие уголовно - процессуального кодекса говориться: «Действующие на территории Российской Федерации федеральные законы и иные нормативно правовые акт связанный с Уголовно - процессуальным кодексом Российской Федерации подлежат приведению в соответствие с Уголовно - процессуальным кодексом Российской Федерации.

Впредь, до приведения в соответствие с Уголовно - процессуальным кодексом Российской Федерации указанные федеральные законы и иные нормативные правовые акты применяются в части не противоречащей Уголовно - процессуальному кодексу Российской Федерации» Федеральный закон «о введении в действие уголовно - процессуального кодекса РФ» №177-ФЗ.

В частях 1 и 2 статьи 7 уголовно - процессуального кодекса России закрепляется один из основных принципов уголовного судопроизводства это принцип законности и говориться: «Суд, прокурор, следователь, орган дознания и дознаватель не вправе применять федеральный закон, противоречащий настоящему Кодексу.

Суд, установив в ходе производства по уголовному делу несоответствие федерального закона или иного нормативного правового акта настоящему Кодексу, принимает решение в соответствии с настоящим Кодексом.» Уголовно-процессуальный кодекс РФ (УПК РФ) от 18.12.2001 N 174-ФЗ ст 7 ч 1,2., что четко дает понять правоохранительным органам участвующим в деле: они не могут применять даже федеральные законы в случаях если они противоречат или не соответствуют Уголовно - процессуальному кодексу Российской Федерации.

Структура Уголовно - процессуального кодекса разработана в прямой зависимости от содержания и очередности действий, которую обязаны соблюдать во время производства по уголовным делам.

Весь материал изложен в 6 частях, 19 разделах, 57 главах и 475 статьях. Основная часть материала изложена в первых 4 частях, которые разъясняют общие положения деятельность на конкретных стадиях.

В главе 2 раскрыты принципы уголовного судопроизводства, которые законодатель обозначил так:

разумный срок уголовного судопроизводства, законность при производстве по уголовному делу, осуществление правосудия только судом, уважение чести и достоинства личности, неприкосновенность личности, охрана прав и свобод человека и гражданина в уголовном судопроизводстве, неприкосновенность жилища, тайна переписки, телефонных и иных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, презумпция невиновности, состязательность сторон, обеспечение подозреваемому и обвиняемому права на защиту, свобода оценки доказательств, язык уголовного судопроизводства, право на обжалование процессуальных действий и решений. Уголовно-процессуальный кодекс РФ (УПК РФ) от 18.12.2001 N 174-ФЗ ст. 6.1 - 19

Исходя из этого перечня, можно сделать вывод, что лицу, в отношении которого ведется производство по уголовному делу, дается полный перечень инструментов для защиты своих прав и законных интересов.

Процесс является гласным, состязательным, никакие доказательства не имеют заранее установленную силу.

Цели уголовного судопроизводства разъяснены нам в статье 6 Уголовно процессуального кодекса России которая гласит: «Уголовное судопроизводство имеет своим назначением:

1) защиту прав и законных интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений;

2) защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод.

2. Уголовное преследование и назначение виновным справедливого наказания в той же мере отвечают назначению уголовного судопроизводства, что и отказ от уголовного преследования невиновных, освобождение их от наказания, реабилитация каждого, кто необоснованно подвергся уголовному преследованию.» Уголовно-процессуальный кодекс РФ (УПК РФ) от 18.12.2001 N 174-ФЗ ст 6.

Значительное место отводиться процессуальному оформлению документов, то есть все процессуальные действия должны соответствовать законодательству не только по содержанию, но и внешне, совей формой и оформлением. Это введение исключает возможность отступления должностных лиц, которые ведут производство по уголовному делу от установленных законодательством реквизитов бланков. Сделать данное нарушение все ровно, что нарушить закон, а значит, эти доказательства нельзя признавать допустимыми на основании ч. 2 ст. 50 Конституции Российской Федерации (При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона.) Конституция РФ принята 12.12.1993 ч. 2 ст 50.. В случаях, когда в доказательствах не соблюден процессуальный порядок оформления, доказательства не имеют под собой юридической силы, и соответственно не могут являться основанием для обвинения и быть использованы для установления обстоятельств, которые подлежат доказыванию в уголовном судопроизводстве, то есть для установления предмета доказывания.

На основе изучения уголовно - процессуального кодекса Российской федерации и других нормативно - правовых актов можно сделать вывод, что уголовный процесс это предусмотренное Уголовно - процессуальным кодексом и другим действующим законодательством деятельность компетентных органов по возбуждению, рассмотрению и разрешению уголовных дел в пределах их компетенции, осуществляющая при участии иных лиц, а так же правоотношения, которые возникают в процессе этой деятельности.

Первоначально уголовный процесс как система последовательных действий по рассмотрению уголовных дел возникает в Древней Греции, а затем в Древнем Риме.

Государство устанавливает процедуру рассмотрения уголовно-правовых коллизий с учётом определённых правил и оценки позиций сторон. Процесс того периода (и в Шумере, и в Древней Индии был процесс, но он носил только фрагментарный характер, но именно в Греции возникла процедура судебного рассмотрения).

Процесс того периода по своей форме являлся обвинительным. Для такого процесса характерно объединение функции судебного рассмотрения и обвинения в лице одного представителя государства. Виновность презюмировалась (то есть предполагалась) и необходимо было опровергнуть такую презумпцию.

Вспомнить Понтия Пилата – прокуратора Иудеи. Обвинение и суд были в одном лице, а защита – в лице архонтов (Греция) и народных трибунов (Рим), один из наиболее ярких примеров – Цицерон.

Защита осуществлялась непрофессионально, но допускалась в уголовном процессе.

Поэтому была ситуация, когда человек должен был защищаться даже не будучи виновным.

В период раннего Средневековья уголовный процесс развивается в нескольких направлениях.

Первое направление – создаётся многоступенчатая система судов. Основных судов было три звена: централизованный (королевский) суд, суд феодала (сеньорский суд) и церковный суд.

Сеньорский суд носил характер полного произвола, но вот церковные и королевские…

В централизованных (королевских) судах появляются профессиональные юристы и постепенно судебная власть отделяется от обвинительной власти.

В период позднего Средневековья мы видим, что власть судебная отделяется частично от обвинительной и появляются элементы профессиональной защиты. Античные школы готовили риторов – ораторов. А вот Сорбонский университет и ряд других стали выпускать именно профессиональных юристов.

Церковные суды впервые породили протоколы.

В более поздний период (в период Позднего Средневековья или в Период Возрождения) судебная деятельность усложняется, а процесс превращается в процедуру, состоящую из нескольких стадий. При этом, конечно, активизируется роль защиты.

1380-1382 год, Жак Керк лишён своих полномочий и постов (а он был казначей во Франции), это был политический процесс, но всё же его не казнили, а отправили в ссылку – защита поработала хорошо.

В конце XVI века в Англии появляются суды присяжных.

В Новое время процесс модифицируется. Если ранее (в Средние века) процесс носил инквизиционный характер (его ещё иногда в литературе называют «розыскным»), где главным было признание собственной вины подсудимым (был даже термин – «царица доказательств»), но в новое время появляются элементы состязательного процесса. Такой процесс характеризуется активностью сторон, их независимостью от суда и наделением только суда правом принимать окончательное решение. Стоит отметить, что до такого идеального процесса нам далеко и сейчас – и не только российский процесс, но и зарубежных развитых стран тоже. Но вот в это время стали проявляться элементы состязательности.

История делала и шаги назад – революционные трибуналы во Франции 1889 год. Фуке де Нил. Прокурор, которого казнили по бланку, подписанному им самим.

Российский уголовный процесс как форма определённой деятельности начинает зарождаться в XVII веке. Естественно, были и ранее какие-то элементы, но вот Судебник появляется только в этот период времени. Судебник – первый процессуальный документ.

Затем происходит формирование специального следственно-розыскного аппарата (сначала розыскной приказ, потом Преображенский приказ, канцелярия тайных розыскных дел или, проще говоря, Тайная канцелярия).

В России в 1711 году была создана полиция.

В XVII веке создаётся полиция, волостные и губернские суди и Сенат как высший судебный орган.

У нас появляется «ходатаи по делам», профессиональной защиты, адвокатуры не были, но определённые элементы защиты были, так как они могли участвовать в процессе и отстаивать чьи-то интересы.

В 1864 году была проведена в России судебная реформа. Главным её проявлением стала открытость правосудия, создания суда присяжных и создание адвокатуры. Начались процессы, которые были почти театрализованные, контрамарки на заседания продавались. Здесь Плевако, дело Веры Засулич, чайника за 30 копеек…

Для российского процесса того времени характерно особое внимание к доказательствам и их юридической силе.

В 1917 году вся система судебная предыдущая была отменена.

В 1918 году издаётся декрет от суде №1. Фактически, декрет, который ввёл судебную систему, он несколько раз корректировался и в итоге мы вернулись к системе, установленной в 1864 года.

В 1918 году также издаётся закон о милиции, милиция – это досудебный орган, занимающийся розыском и расследованием. Чуть позже появляется прокуратура. Прокуратура существовала при суде (это был явный регресс – шаг назад).

В конечном итоге принимается в 1923 году уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Была попытка чуть пораньше принять – в 1922 году, но она не увенчалась успехом.

Его специфика: этот кодекс 1923 года (просуществовал долго) содержал лишь самый общий характер и носил бланкетный характер (то есть он отсылал к закону о милиции…).

Политические преступления рассматривались в нарушение процессуальных требований (хотя не все, некоторые из них формально облегались в уголовно-процессуальную форму, вначале было, но уже по делу Тухачевского такового не было). По общеуголовным делам происходит совершенствование уголовно-процессуальных норм. Вот здесь мы видим и права защитника, и интересные оправдательные договоры именно по оценке прямых и косвенных доказательств, здесь проявляется самостоятельность суда…

Но в то же время процесс того периода носил преимущественно обвинительный характер. Ну а по-другому и не могло быть в государстве, провозгласившее себя диктатурой. Пусть и диктатурой пролетариата, но это – тоталитаризм.

В 1960 году принимается новый УПК РСФСР. Он действовал 41 год. Это был действительно настоящий процессуальный документ. В нём была детально расписана процедура следствия и дознания, процедура судебного производства, полномочия участников процесса. Конечно, этот УПК был далёк от совершенства, но на тот период времени это был рывок – поэтапное рассмотрение, расследование, обжалование, реализация прав и обязанностей…

Основной чертой этого кодекса была единообразная процессуальная форма. То есть производство по делам вне зависимости от их категории, вне зависимости от участников.

В 1993 году была принята концепция судебной реформы Российской Федерации, которая действует и до сих пор, то есть до настоящего времени положения этой концепции развиваются. Постановлены были несколько знаковых, интересных задач.

В концепции поставлены несколько задач:

1. Совершенствование и дифференциация судебной деятельности.

2. Развитие системы судов присяжных и мировых судей.

3. Отделение следственной деятельности от деятельности прокуратуры.

4. Развитие состязательности в уголовном процессе.

5. Расширение системы гарантий интересов и прав участников процесса.

В этой связи началась очень активная работа над созданием нового процессуального кодекса. Это была непростая и во много политизированная работа. Крен был взят на англо-американскую систему права. Было три проекта УПК. В 2001 году принимается ныне действующий УПК.

В 2001 году был принят ныне действующий УПК. Вот в этом УПК нашло отражение целый ряд позиций этой концепции 1993 года. Не всё воспринималось хорошо. Вот, к примеру, в 1993 года постепенно вводится институт присяжных заседателей. Процедура согласия с обвинением (8 минут в Англии и 15 минут в России судебные заседания, что-то вроде торгов).

В этом УПК чётко закрепляются начала равноправия сторон и начала состязательности.

Судебные процедуры стали дифференцированными, то есть зависят от категории дела и волеизъявления участников процесса.

Существенно расширены права защиты. Если раньше защитник был фигурой более декоративной был, который появлялась только на судебном заседании, то сейчас с самых первых моментов, с задержания.

Следствие в значительной степени отделено от государственного обвинения. Ведь следователь, когда он закреплён с обвинителем, он только и на обвинение и ищет доказательства, а так более активно ищутся все, вообще все доказательства.

Введён ряд норм, обеспечивающих безопасность участников процесса.

Детализированы стадии уголовного процесса.

Конечно, это только часть тех новелл, которые ввёл УПК 2001 года.

В УПК внесли уже более пятисот изменений.

Нынешний уголовный процесс имеет основные признаки состязательного процесса. Всего три формы: обвинительный, инквизиционный и состязательный.

Уголовный процесс представляет собой систему действий уполномоченных государством субъектов по раскрытию преступлений, их расследованию и судебному разбирательству.

В то же время процесс – это система правоотношений как между субъектами процессуальной деятельности, так и между лицами, вовлечёнными в уголовный процесс (свидетели, эксперты, специалисты, потерпевшие, понятые…). Это правоотношения, существуют между субъектами права и обязанности, взаимокорреспондирующиеся.

Деятельность и отношения между субъектами процесса происходят в определённой процессуальной форме. То есть в определённом порядке и в определённых условиях, установленных законом.

Значение процессуальной формы состоит в двух аспектах:

1) Первое – процессуальная форма создаёт единообразие уголовного процесса. Уж если сказано, как вести протокол заседания, если сказан определённый порядок обыска, то так и надо, нельзя отклоняться, если отклонились – всё, недопустимые доказательства.

2) Второе – создание гарантий законных интересов участников процесса. В протоколе должны быть зафиксированы, есть ли у подсудимого адвокат и если нет, то почему (надо назначить…).

Уголовно-процессуальные функции.

Уголовно-процессуальные функции – это основные направления, по которым развивается уголовный процесс.

Основных функций три: функция обвинения, функция защиты и функция разрешения дела по существу.

Функция обвинения – это выдвижение обвинительного тезиса и его обоснование.

Функция защиты – это выдвижение защитительного тезиса и его обоснование. Причём защитительный тезис не всегда оправдательный, может быть, направлено на изменение статьи, на смягчении.

Функция разрешения – это принятие решения по существу. Термин «по существу» предполагает широкий спектр решений – оправдательный или обвинительный приговор, или принудительные меры медицинского характера…

Уголовно-процессуальные гарантии – это система норм, обеспечивающих права и интересы участников процесса.

Группы гарантий:

1) Принципы уголовного процесса, то есть основополагающие начала процесса. Они содержатся в Конституции и в УПК РФ.

2) Отдельные институты (совокупность норм, регулирующие сходные общественные отношения), закреплённые в УПК. Например, институт защиты от обвинения. Не отдельные нормы, а институт в целом даёт гарантии.

3) Это частные нормы, то есть нормы, регулирующие конкретные правовые ситуации (например, допрос свидетеля в закрытом судебном заседании или под псевдонимом; обязательное участие защитника).

Уголовно-процессуальные стадии или стадии уголовного процесса – это этапы, по которым движется уголовный процесс.

Стадии уголовного процесса делятся на обязательные по каждому делу и альтернативные.

1. Стадия возбуждения уголовного дела.

2. Стадия предварительного расследования (в форме дознания или предварительного следствия).

3. Стадия назначения судебного заседания (досудебное производство – её так по-другому называют, эту стадию).

4. Стадия судебного разбирательства.

5. Кассация и апелляция. Или более правильно – кассационное и апелляционное производство.

6. Стадия исполнения приговора.

Две альтернативные стадии:

7. Стадия надзорного производства.

8. Стадия производства по новым и вновь открывшимся обстоятельствам.

Для каждой стадии характерны: 1) определённые субъекты (то есть те, кто ведёт работу на этой стадии), 2) определённые сроки; 3) определённые процессуальные решения.

Стадия возбуждения дела призвана определить наличие поводов и оснований к возбуждению дела.

Вторая стадия – стадия предварительного расследования. На этой стадии происходит процесс собирания, проверки и оценки доказательств. Он осуществляется (этот процесс) путём производства следственных и иных процессуальных действий (обысков, допросов, очных ставок и прочее).

Стадия назначения судебного разбирательства. На этой стадии судья анализирует поступившее дело с точки зрения возможностей будущего судебного разбирательства. Если возникают спорные вопросы судья назначает особую процедуру предварительного слушания, приглашает стороны и они эти спорные вопросы обсуждают (например, если заявлено ходатайство об исключении недопустимых доказательств. Если препятствий нет, судья назначает судебное заседание – его дату, место и время.

Следующая стадия – стадия судебного разбирательства. Это стадия, на которой дело рассматривается по существу. Судебное разбирательство в свою очередь тоже делится на элементы, этапы. Судебное разбирательство осуществляется судьёй единолично, коллегией из трёх судей либо судом присяжных. В то же время существуют общий порядок и особый (ускоренный) порядок судебного разбирательства.

Законы о судопроизвод­стве уголовном, помимо своего значения, как ряда действующих правил об отправ­лении уголовного правосудия, имеют значение историче­ское, политическое и этическое. Историческое - в смысле показателя путей и степени развития народа к восприятию господствующих форм и обрядов уголовного процесса и усвоению себе связанных с ними учреждений; политиче­ское- в смысле обеспечения личных прав и свободы и степени ограничения самовластия органов правосудия и произвола в способах отправления последнего; этиче­ское- в смысле развития правосознания народа и про­никновения в процессуальные правила нравственных начал. C этих точек зрения особенного внимания заслужи­вает та роль, которую играет в выработке приговора вну­треннее убеждение носителей судебной власти. Ближайшее знакомство с историческим развитием процесса показывает, что, имея задачею быть живым выразителем правосудия, судья не всегда, однако, принимал одинаковое участие в исследовании истины и роль, которая отводилась его вну­треннему убеждению, как основанию приговора, не была однородна в разные исторические периоды. Народный суд гелиастов, под председательством архонта, в древней Гре­ции, присяжные судьи (judices jurati) под руководством претора в Риме до IV века по P. X. и франкѳ-германский суд лучших людей, созываемый вождем мархии, являются представителями чисто обвинительного начала и решают судебный спор лишь по тем доказательствам, которые представлены истцом- обвинителем и ответчиком - обвиняемым. K доказательствам греческого и римского про­цессов - задержанию с поличным, собственному признанию и показаниям свидетелей - эпоха leges barbarorum1 при­соединяет свои, выдвигая на первый план очистительную присягу подсудимого и поручителей за него из свободного сословия, с заменою ее ордалией, т. e. испытанием огнем, водою и железом. Феодальная система передает суд в ру­ки сеньора, патримониального владельца, по уполномочию которого его заместитель (во Франции - балъи) судит обвиняемого при сотрудничестве определенного числа рав­ных последнему по званию людей. Процесс остается тем же, но в числе доказательств преобладает судебный поеди- нок,получающийособенное развитиев XI и XII столетиях и почти совершенно упраздняющий свидетельские показа­ния. Так совершается постепенный переход от свободы внутреннего убеждения - при ограниченном круге доказа­тельств- древнего народного суда к внешней задаче суда феодального, которая характеризуется отсутствием или вернее ненадобностью внутреннего убеждения в виновности или невиновности подсудимого. Вместо суда человеческого этот вопрос решает суд божий, выражающийся в налич­ности или отсутствии несомненных признаков виновности, состоящих в следах ожогов, в победе противника во время «поля» и т. д. Определяя, на чьей стороне истина, суд не исследует вины и не основывает своего приговора на со- поставлеюии и взвешивании внутренней силы доказательств:1 поличное, ордалия, поединок и даже собственное сознание такой работы по тогдашнему взгляду вовсе не требуют. Сплочение государств в одно целое и торжество монархи­ческого единства над феодальною раздробленностью объ­единяет суд, сосредоточивая его в руках специальных су­дей, назначаемых от короны. Их роль изменяется. Подобно служителям церкви, имевшим свой особый инквизицион­ный процесс, коронные судьи начинают разыскивать дока­зательства преступления и доискиваться виновности под­судимого. Под влиянием церкви, которая все более и более сливается с государством, устраняются кровавые доказа­тельства. Исчезают всякие следы ордалий, не назначается более судебных поединков. Ho связанное с формальной проповедью мира и человеколюбия влияние церкви на свет­ский суд привело к обратному результату, усвоив этому суду приемы и обстановку своих исследований. Очищенная церковью от воззрений феодального времени, система до­казательств сосредоточилась на показаниях - и прежде, и главнее всего на собственном сознании и оговоре. Это сознание надо добыть во что бы то ни стало, - не убежде­нием, так страхом, не страхом, так мукою. Средством для этого является пытка. Употреблявшаяся в античном мире и в феодальную эпоху очень редко и лишь относительно рабов и несвободных, пытка становится универсальным средством для выяснейия истины. Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тис­ками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока ri подошвы, в которого вливают неимоверное ко­личество воды. Этого нельзя делать всенародно - и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судо­рожными рыдания"ми или прерывающимся, умирающим шепотом. Отсюда - отсутствие, очевидно, бесполезной, за­щиты, безгласность, письменность и канцелярская тайна. Очевидно, что и тут внутреннему убеждению очень мало места. Если только есть убеждение, что пытка - спаси­тельное средство для получения истины, а в этом горячо убеждены, в лице выдающихся юристов, все судьи того времени, то решает дело физическая выносливость под­судимого. Это время можно назвать временем предвзя­тости судейского убеждения. Человечество, однако, дви­жется вперед и к концу своего свыше трехвекового гос­подства пытка сначала регулируется и сокращается и, наконец, исчезает с мрачных процессуальных страниц. Раз­вивавшаяся рядом с нею система формальных, предуста­новленных доказательств - заменяет ее и господствует повсюду, более или менее неограниченно, до введения суда присяжных. Эта система дает в руки суда готовый рецепт, где установлены заранее виды и дозы доказательных средств, необходимых для излечения подсудимого от не­дуга, называемого преступлением. Зддача сводится к ме­ханическому сложению и вычитанию доказательств, вес и взаимная сила которых заранее определены, причем даже и для сомнения есть определенные, формальные правила. Хотя при господстве розыскного, следственного процесса судеб­ная власть сама собирает доказательства, но, собрав их, она не дает суду права свободно сопоставлять и сравнивать их, руководясь внутренним убеждением, а указывает ему для этого готовое непреложное мерило. Время господ­ства системы формальных доказательств может быть по­этому названо временем связанности внутреннего убежде­ния суда.

Новое время дает, наконец, надлежащую свободу убеж­дению судьи, возвращая его в положение античного судьи, но обставляя его личность и деятельность условиями и требованиями, которые обеспечивают, по мере возможно­сти, правильность отправления правосудия. Розыск дока­зательств, в самом широком смысле слова, производит судья, вооруженный опытом и знанием, и свою работу передает другим судьям, которые ее уже оценивают, при­сутствуя при совокупной работе сторон по разработке этих доказательств. При этом следственно-обвинительном про­изводстве вывод о виновности является результатом слож­ной внутренней работы суда, не стесненного в определении силы доказательств ничем, кроме указаний разума и го­лоса совести. Притом, по важнейшим делам, судебная власть зовет к себе в помощь общество, в лице присяжных заседателей, и говорит этому обществу: «Я сделала все, что могла, чтобы выяснить злое дело человека, ставимого мною на твой суд, - теперь скажи свое слово самообороны или укажи мне, что, ограждая тебя, я ошибалась в его виновности».

Наш старый уголовный суд, решительная отмена кото­рого была возвещена Уставом уголовного судопроизвод­ства, являясь выразителем системы связанности внутрен­него убеждения, представлял в законодательном своем начертании и в практическом осуществлении безотрадную картину, оправдывавшую негодующие слова Хомякова о том, что Россия «в судах черна неправдой черной». За­конной опорой этого суда являлась вторая часть XV тома Свода законов - бессвязное собрание самых разнородных и разновременных постановлений, механически сливавших воедино статьи Уложения царя Алексея Михайловича, указы Петра и, как выразился в 1835 году Государствен­ный совет, «виды правительства», обнародованные в 1784, 1796-1809 и 1823 годах. Этот суд существовал для не­многих и за немногое. Лишь крайние нарушения условий общежития, в которых предписания закона сливались с велениями заповедей, да и то не всех, влекли за собой общий для всех суд. Bce остальное для целой массы насе­ления разбиралось специальными сословными и ведом* ственными судами, границы подсудности которых далеко не всегда были ясны. B особенности широкое применение имел суд чинов полиции и помещиков, при котором поня­тие о судебном разбирательстве неизбежно переходило в понятие о расправе. Лишь при совершении крепостными важнейших преступных деяний, влекущих лишение всех прав состояния, владелец «душ» был безусловно обязан обращаться к общему суду в лице уездного суда и уго­ловной палаты. Bo всех же остальных случаях, когда кре­постному приписывалась вина против помещика, его се­мейства и управляющего, его крестьян и дворовых или даже посторонних, обратившихся к заступничеству поме­щика, существовало право бесконтрольного домашнего суда и взыскания. Если, однако, при этом вина представ­лялась особо важной или меры взыскания «домашнего изобретения» оказывались мало успешными, то провинив­шиеся отсылались в смирительные или рабочие дома, а также и в арестантские роты на срок (до 1846 года), са­мим владельцем определенный. Если же помещику или (до 1854 года) его управляющему это наказание казалось слишком малым, то к их услугам было право отдачи не­совершеннолетних крестьян в кантонисты, а более взрос­лых в рекруты или препровождение их «в распоряжение губернского правления», которое, «не входя ни в какое розыскание о причинах негодования помещика», ссылало представленного в Сибирь в сопровождение жены и детей, не достигших «мальчики - пяти лет, а девочки - десяти лет». Ближайшую к городскому населению инстанцию суда представлял собою по большей части квартальный надзи­ратель и его непосредственное начальство. Ими учиня­лось разбирательство по маловажным делам. Общие суды считались коллегиальными, но сам закон допускал такой состав присутствия (в магистратах и ратушах), в котором Ece судьи были неграмотные, и возлагал на секретаря из­ложение решения таких судей. B действительности дела почти никогда не докладывались даже и в уездных судах, где большая часть членов были малограмотные или вовсе неграмотные. B судах второй степени дело тоже обыкно­венно решалось без доклада, одним товарищем председателя, единственным членом, назначаемым от правительства, - все прочие члены, за исключением иногда председателя, только подписывали заготовленное заранее решение участи подсудимого, совершенно им неведомого. A между тем закон предоставлял такому суду право опреде­лять наказание по своему усмотрению, не установив ни высшего предела лет каторжной работы, ни числа ударов кнутом или плетьми. Перо художника и юмор бытописа­теля оставили незабвенные образы типических судей того времени. Гоголь и Иван Аксаков, Салтыков-Щедрин и Горбунов нарисовали картины отправления правосудия, правдоподобность которых подтверждается серьезными ис­следователями и очевидцами, каковы, например, Ровин- ский, Стояновский и др. Излишне говорить, что при низ­ком уровне судей и влиятельном положении секретаря, а также при бесконтрольном усмотрении органов местной полицейской власти отсутствие при судебном разбиратель­стве «корыстных или иных личных видов» составляло ско­рее исключение, чем общее правило. Недаром один из опи­сателей деятельности квартального надзирателя, которого московские обыватели обыкновенно называли Комиссаром, приводил слова будто бы подлинной, но во всяком случае характерной, рукописи: «He Бог сотвори Комиссара, но бес начерта его на песце и вложи в него душу злонравную, исполненную всякие скверны, воеже прицеплятися и оби­рати всякую душу христианскую». И высший суд - Се­нат- тоже не был богат людьми просвещенными и, в осо­бенности, получившими юридическое образование. При господстве канцелярии знаменитая «практическая опыт­ность» в делах, т. e. рутинная и в то же время изворотли­вая техника, облеченная в отяготительное миогословие, заменяла собою правильные понятия о духе и целях за­кона. Так, например, в начале сороковых годов в семи петербургских департаментах Правительствующего Сената оказалось всего шестъ человек, получивших высшее обра­зование. Главная пружина деятельности общих судОв - секретарь, от которого в огромном большинстве случаев зависел исход дела, отличался нередко от «начертанного бесом» Комиссара лишь большим внешним достоинством манер, да навыком в законах и умелою готовностью «под­бирать их масть к масти», о чем ему укорительно, но бес­сильно напоминаЛ указ Петра Великого, вставленный в зерцало. Поэтому в старом суде торжествовало, в руках приказных людей, своеобразное правосудие, среди орга­нов которого подчас власть без образования затопляла собою небольшие островки образования без власти. Вслед­ствие этого слова коронационной эктении «яко суды Ero не мздоимны и не лицеприятны сохрани!» являлись не мольбою об устранении возможности, а воплем пред по­давляющею действительностью.

Канцелярская тайна, бесчисленные отписки и допус­каемая самим законом плодовитость в возбуждении част­ных производств, возвращавших дело почти что к его пер­воисточнику, были атрибутами уголовного производства и влекли за собою медленность и волокиту, достигавшие иногда поразительных размеров. Достаточно указать хотя бы на дело о краже из московского уездного казначейства медной монеты на 115 тыс. руб., возникшее в 1844 году и оконченное лишь в 1865 году, т. e. через 21 год.

Материалом для суда такого устройства и состава слу­жило следствие, производимое полицией. Безотчетный про­извол, легкомысленное лишение свободы, напрасное произ­водство обысков, отсутствие ясного сознания о действи­тельном составе преступления, неумелость и нередко желание «покормиться», «выслужиться» или «отличиться» были характерными признаками производства таких след­ствий, причем ввиду того, что собственное признание обви­няемого считалось законом за «лучшее доказательство все­го света», бывали случаи добывания его истязаниями и приемами замаскированной пытки. Следственное произ­водство поступало затем в суд и подлежало рассмотрению и разрешению в строгих и узких рамках правил о фор­мальных доказательствах, в силу которых закон требовал от судьи признания виновности лишь при совершенных доказательствах. По отношению к главному из доказа­тельств вообще - к показаниям свидетелей - было при­нято законом, что/ они по отношению к установляемому ими обстоятельству не имеют силы совершенных доказа­тельств, если не даны под присягой и притом двумя свиде­телями, буде только один из последних не мать или отец, показывающие против своих детей. Когда судья встречался с искренним и правдивым показанием, закон говорил ему, что оно не идет в счет, если свидетель признан по суду «явным прелюбодеем» или «портившим тайно межевые знаки» или оказывается иностранцем, «поведение которого неизвестно» и вследствие этих своих «качеств» не может быть допущен до присяги. Ho и по отношению к пока­заниям, данным под присягою, закон предписывал да­вать предпочтение показанию знатного пред незнатным, духовного пред светским, мужчины пред женщиной, ученого пред неученым. Если, наконец, судья находил, что, не­смотря на отсутствие совершенных доказательств, есть ряд улик, которые приводят к несомненному убеждению в ви­новности подсудимого, совершившего мрачное дело и ловко спрятавшего особенно выдающиеся концы в воду, то се­кретарь имел право представить ему «с должной благо­пристойностью» о том, что его рассуждения не согласны с законами и что подсудимого необходимо оставить только в подозрении или дать ему для очищения подозрения воз­можность принести присягу. Эта система, связывая убеж­дение судьи и внося в его работу элемент беёдушного ме­ханизма, создавала уголовный суд, бессильный в ряде слу­чаев покарать действительно виновного, но достаточно могущественный, чтобы разбить личную жизнь человека слиянием бесконтрольного возбуждения преследования во­едино с преданием суду и оставлением невиновного в подо­зрении, что заставляло его болезненно переживать стыд, который ни разъяснить, ни сбросить с себя нельзя. Под ее покровом вершились иногда уголовные дела, содержание которых и теперь, по прошествии многих лет, волнует при знакомстве с ними и оскорбляет чувство справедливости. Она предоставляла судье лишь одьэу возможность, при от­сутствии собственного признания подсудимого и двух при­сяжных свидетелей, оставлять виновного в сильном подо­зрении в тех случаях, когда подсовываемый секретарем приговор об освобождении обвиняемого от суда и след­ствия смущал совесть, связанную формальностями.

Пересмотр состоявших приговоров, значительная часть которых подлежала утверждению начальника губернии, со­вершался в двойном порядке - апелляционном - для дел меньшей важности, но подсудных общим судам, и реви­зионном- для дел, связанных с лишением всех прав со­стояния или с потерею всех особенных прав и преиму­ществ. B апелляционном порядке дело могло и даже долж­но было тянуться многие годы, так как, докатившись, на­конец, до Сената, оно из департамента, за разногласием, переходило в общее Сената собрание, откуда, при отсут­ствии двух третей голосов в пользу того или другого ре­шения, шло в консультацию министерства юстиции и сно­ва возвращалось в общее собрание, откуда обыкновенно поступало в Государственный совет со всею сложной ста­рой организацией последнего. B порядке ревизионном дела о подсудимых, не изъятых от телесных наказании, посту­пали, в силу закона, независимо от жалоб, на окончатель­ное решение уголовной палаты, а о лицах высших сосло­вий, приговоренных уголовными палатами, - в Сенат, где следовали общеустановленным ходом производства. Для ограждения «прочности правосудия» существовала ст. 116 второй части XV тома Свода законов, разъясненная в 1835 году Государственным советом в том смысле, что уголовный арестант на приговор, по коему он понес нака­зание и отправлен в ссылку, может приносить жалобу установленным в законах порядком не прежде, как по до­стижении места каторжной работы или поселения, кото­рое по окончательному распоряжению для него предназна­чено. Понесение наказания, на которое предоставлялось приносить жалобу лишь с места назначения, доходило, не­зависимо от лишения прав состояния и обращения в каторж­ные работы, до ста ударов плетьми через палачей с нало­жением клейм, которых, конечно, никакое дальнейшее признание невиновности осужденного вытравить уже было не в состоянии.

Таковы были условия отправления уголовного право­судия, обрекавшие население на судебную волокиту по множеству инстанций и представлявшие полное смешение административной и судебной властей. Произвольно и случайно, без законного повода начатое следствие обык­новенно влекло за собою по отношению к лицам неприви­легированным лишение свободы в помещениях, чуждых элементарным условиям правильного тюремного устрой­ства. A затем над привлеченным начинал громоздиться ворох неведомых ему протоколов следствия, и до конца суда, производимого в канцелярской тайне, без непосред­ственного знакомства не только со свидетелями по делу, но и с самим подсудимым, он не знал об ожидавшей его участи. Эта участь решалась приговором связанных в своем суждении судей, не имевших ни права, ни возможности доискиваться в деле не приказной, а доступной вообще человеческому пониманию правды. Вопиющие недостатки такого порядка вещей долгое время не привлекали к себе внимание законодателя и мало интересовали науку, кото­рая, брезгливо отворачиваясь от действительности, ухо­дила в глубь веков, изощряясь в исследованиях о кунах и вирах по Русской Правде или раболепно пела дифирам­бы »ашему судопроизводству. Так, до работ комиссии под председательством графа Блудова в половине пяти­десятых годов, было лишь две попытки улучшения уголов­ного процесса - в 1826 году в записке статс-секретаря Балугьянского и в 1836 году - в записке Дашкова, при­чем обе записки по надлежащем рассмотрении были одоб­рены и... сданы в архив. B автобиографической записке к столетию Московского университета профессор, читав­ший уголовное судопроизводство, заявлял, что главною задачею своего преподавания с 1838 по 1855 год он пола­гал утверждение в своих слушателях глубокого уважения к отечественным постановлениям по преподаваемому им предмету. He существовало и руководств для производ­ства следственных действий, кроме изданного в 1833 году приставом уголовных дел при Московской уголовной па­лате Орловым «опыта краткого руководства для произве­дения следствий». Эпиграф этой книги: «В чем застану - в том и сужду» и вступление: «Уголовные законы наши, определяя преступление и присуждая к наказанию за оное в духе человеколюбия, соединенного с истинною справед­ливостью, предписывают лишь некоторые различия отно­сительно лица и состояния преступника» - достаточно ха­рактеризуют содержание ее и степень критического анализа существующих постановлений. Когда же H. И. Стоянов- ский в 1850 году приготовил к печати «Практическое ру­ководство к русскому уголовному судопроизводству», то он встретил неожиданные затруднения: цензор нашел эту книгу излишнею, объяснив автору, что если в его руковод­стве приведено то, что изложено в Своде законов, TO K чему оно?, а если в нем содержится то, чего нет в Своде, то оно бесполезно, а следовательно, и не нужно...

Вторая половина пятидесятых годов, совпавшая с но­вым царствованием, ознаменовалась особым пробуждением и подъемом общественных надежд и государственного творчества. To, что в течение долгих лет считалось злом неизбежным, стало чувствоваться как зло невыносимое. Явилась потребность от платонических сожалений и юмо­ристических изображений перейти к уничтожению факти­ческих оснований для этого в действительности и к созда­нию нового порядка вещей, соответствующего требованиям настоящего правосудия. Удовлетворения этой потребности в одинаковой мере жаждал ум мыслящих людей, отвра­щавшийся от архаической картины судебного устройства, жаждало и сердце, не могшее мириться с систематическим забвением о правде, отданной на жертву бездушным хитро­сплетениям, связанным с этим устройством. Великое дело освобождения крестьян от крепостной зависимости неиз­бежно должно было повлечь за собою реформу суда, го­родского и земского устройства и общую воинскую повин­ность. Ближайшим к нему звеном в этой цепи «великих реформ» стояло преобразование суда. Оно должно было свершиться всецело, без полумер и компромиссов, пред­лагаемых осторожными и боязливыми искателями золотой середины. K таким принадлежал, в свое время, занимав­ший высокое официальное положение и приобретший по­чти непререкаемый авторитет в делах законодательства граф Блудов, составивший в начале пятидесятых годов проект, своеобразно выражавший его взгляды на условия и границы судебной реформы, в чем она могла касаться уголовного процесса. Исходя из мысли, что внезапное введение нового судебного устройства без предваритель­ного к тому приготовления легко может повести к весьма нежелательным результатам, граф Блудов заявлял себя поборником следственного начала и, относясь скептически к началу обвинительному, предлагал улучшить существую­щее судопроизводство введением одиннадцати правил, «имеющих целью как ограждение подсудимых от напрас­ных притеснений, так и доставление им действительных и надежных средств законной защиты». Правила эти сво­дились, главным образом, к улучшению учреждения «де­путатов» при следствии; к установлению права отвода свидетелей; к сообщению обвиняемому материала, собран­ного против него по следствию, с окончательным допросом его в присутствии родственников, знакомых, друзей. или одного из состоящих при суде присяжных поверенных; к допущению подсудимого не только присутствовать при докладе дела, совершаемого с некоторою публичностью, но и, защищаясь письменно через присяжных поверенных, лично выслушивать объявления приговора с правом пода­вать против него отзывы и дополнительные объяснения. Дух времени, могущественно расширявший в первые годы царствования императора Александра II законодательные и правовые горизонты, повлиял, однако, и на престаре­лого главу второго отделения собственной его величества канцелярии, и в течение 1860 и 1861 годов в Государствен­ный совет был внесен составленный в этом отделении, при деятельном участии С. И. Зарудного и под его влиянием, проект Устава уголовного судопроизводства, сопровождае? мый весьма ценной объяснительной запиской графа Блу­дова. Намеченный в ней решительный разрыв со старым был сочувственно встречен Государственным советом, и 29 сентября 1859 г. были обнародованы Основные поло­жения новых начал уголовного судопроизводства. B них было твердо проведено отделение власти судебной от ад­министративной, отвергнуто оставление в подозрении, про­возглашена публичность судебных заседаний, ограничено число инстанций двумя, разграничена деятельность поли­ции по дознанию и судебного следователя по производству следствия, введена определенная градация мер пресечения, установлен обряд предания суду, найдены необходимыми судебные прения, причем прокурору придано значение представителей особой обвинительной власти, отделенной от судебной, намечен кассационный порядок обжалования взамен ревизионного и, наконец, найдено допустимым, же­лательным и целесообразным введение у нас присяжных.

Соображения, приведшие к Основным положениям, были результатом долгих словесных прений и особой за­конодательной полемики, развившейся под влиянием ряда записок, поступавших от судебных деятелей, «совлекших с себя ветхого Адама» и стремившихся содействовать сво­им опытом и практическими соображениями судебному обновлению России. Некоторые из этих записок представ­ляли целые трактаты, не утратившие своего значения и до настоящего времени. Были между ними и своего рода курьезы, вроде, например, предположений обязать при­сяжных заседателей составлять письменное мотивированное решение или предложевия установить особую плату на билеты в публичные заседания суда в пользу богоугод­ных заведений. Но в общем записки эти свидетельствовали о пробуждении правового чувства и юридической мысли. Составители Основных положений, как и вообще «отцы Судебных уставов», распадались на четыре главные груп­пы. Первую составляли чистые теоретики, вносившие в свои предложения строго логические выводы, построенные на отвлеченных политико-юридических принципах; ко вто­рой принадлежали подражатели, стремившиеся, без серьез­ной критики, перенести на нашу почву целиком запад­ноевропейские порядки, предлагая преимущественно фран­цузские образцы с большею или меньшею примесью анг­лийских судебных обычаев. Представителями третьей груп­пы были люди, не решавшиеся сразу оторваться от суще­ствующих уже учреждений и приемов судопроизводства и желавшие медленного, осторожного и постепенного пере­хода от старого к новому. Наконец, четвертая группа за­ключала в себе практических судебных деятелей, желав­ших полного обновления старого судебного строя, для разрыва с которым они черпали основания не из теорети­ческих соображений или слепой подражательности, но из знания русской жизни в ее судебно-бытовых проявлениях и из доверия к умственным и нравственным силам народа, способного к восприятию новых начал судопроизводства.

Надо, впрочем, заметить, что главнейшие принципиаль­ные вопросы не возбуждали резких разногласий. Освобож­дение суда от вмешательства администрации, введение судебного состязания, расширение и улучшение уже дей­ствовавшего с 1860 года Наказа судебным следователям, устранение медленности путем сокращения судебных ин­станций- объединяли во взглядах большинство деятелей, привлеченных к судебной реформе. Разногласия касались подробностей и разности надежд на практический успех того или другого преобразования. Ho был вопрос, резко разделивший созидателей Судебных уставов на два лагеря в период составления Основных положений. Это был суд присяжных. Главным противником его был граф Блудов и вместе с ним некоторые из представителей бюрократи­ческой России, для которых самая идея о суде присяжных, намеков на который нельзя было найти ни в Своде, ни даже в Полном собрании законов и введение которого в Западной Европе совпадало с периодами больших полити­ческих потрясений, должна была представляться беспоч­венным и опасным новшеством. Граф Блудов сознавал неизбежную альтернативу между судом по предустановлен­ным доказательствам и судом присяжных, но и обвини­тельное начало, и эта форма суда казались ему прежде­временными. «Надлежит ли, - спрашивал граф Блудов,- для отвращения недостатков действующего суда, прямо перейти к принятой в западных государствах системе обви­нительной или, по крайней мере, следственно-обвинитель­ной? Сколь ни желательно было бы воспользоваться вдруг всеми усовершенствованиями, до которых другие народы дошли путем долговременных постепенных преобразований, рднако ж прежде нежели решиться на какое-либо корен­ное изменение, должно тщательно обозреть и взвесить

имеющиеся к тому средства, дабы, предприняв слишком много, не повредить делу. Несмотря на все преимущества обвинительной системы, oi*a до такой степени различествует от существующего ныне порядка, что внезапное введение оной, без предварительного к нему приготовления, и в наро­де, и в самых правительственных установлениях легко мо­жет, вместо.усовершенствований сей части, повести к столк­новениям, запутанности и удалить нас от желанной цели». Из этих слов выясняется взгляд Блудова на суд присяж­ных. «В настоящее время, - писал он в своей записке,- едва ли полезно установлять у нас суд через присяжных. Легко себе представить действие такого суда, когда боль­шая часть нашего народа не имеет еще не только юриди­ческого, но даже самого первоначального образования, ко­гда понятия о праве, обязанностях и законе до того не развиты и нелепы, что нарушение чужих прав, особливо посягательство на чужую собственность, признается мно­гими самым обыкновенным делом, иные преступления удальством, а преступники - только несчастными. Допуще­ние таких людей к решению важного, иногда чрезвычайно трудного вопроса о вине или невинности подсудимого угрожает не одними неудобствами, но едва ли и не прямым беззаконием. Конечно, могут сказать, что для получения убеждения о вине или невинности подсудимого не нужно особое образование и достаточно одного здравого смысла. Действительно, здравый смысл иногда вернее учености; но здравый смысл обыкновенного человека ограничивается тесным кругом его общественной жизни и ежедневного по­ложения: он редко и с трудом достигает предметов, вы­ходящих из его круга. Нетрудно заключить о вине или невинности подсудимого, когда для него есть в виду поло­жительные, так сказать, осязаемые доказательства и дан­ные; но в большей части случаев к сему заключевию может довести только внимательное соображение многих обстоятельств и высшая способность к тонкому анализу и логическим выводам: для него уже одного здравого

смысла далеко недостаточно». Это мнение Блудова встре­тило поддержку в некоторых ученых работах, проникну­тых пессимизмом по отношению к правовому чувству рус­ского народа, между прочим в публичных лекциях Спа­совича и во мнении авторитетнейших представителей ста­рой судебной практики. Таким был, между другими, известный сенатор Карниолин-Пинский, впоследствии первый председатель нашего уголовного кассационного суда. «Присяжных, присяжных и присяжных! - писал он. - Вот крики, с некоторого времени летящие со всех сторон нашего дорогого отечества. Bo всех этих криках мало смысла, хоть много увлечения и еще более подра­жания. Закричал один, как не зареветь другому?! Рассу­дительные люди не кричат: они уверены, что все доброе и полезное нас не минует, а блестящего, но сомнительного хотя бы и не бывало»... Наконец, высказывалось мнение, стоящее на совсем другой почве и с наименьшею силою направленное против призвания к делу суда представи­телей общественной совести. Суд присяжных - говорили представители этого мнения - есть учреждение политиче­ское и по своему происхождению и по своему характеру. Он - одно из звеньев в целой цепи государственных учреждений западного образца, не имеющих ничего общего с самодержавным строем России. Такой взгляд, по-види- мому опиравшийся на историю, мог стать могуществеьгаым средством в руках противников суда присяжных, ибо ука­зывал на будущую опасность от введения этого суда не только для правильного отправления правосудия, но и для целесообразного устройства и действия всего государствен­ного организма, построенного на абсолютно монархических началах.

Против всех этих возражений выступили в своих тру­дах и подготовительных работах Зарудный («Общие со­ображения о составе суда уголовного» и «О специальных присяжных в Англии, Франции и Италии»), Ровинский (Записка об устройстве уголовного суда) и Буцковский (Особая записка о суде присяжных). Зарудный, указывая, что правосудие в пшроком смысле требует не только твер­дости и непреклонности решений, но и глубокого знания всех мелочей обыденной жизни, доказывал, что в такой постановке суда нет ничего противного началам монархи­ческого правления. Проследив развитие суда присяжных в Западной Европе и изменение взглядов на него в науке и в среде самих правительств, Зарудный настаивал, что эта форма суда не только представляет лучший судебный метод, но и является прекрасным средством в руках каж­дого правительства, независимо от формы правления, для ограждения себя от нравственной ответственности за ошиб­ки зависимых от него по службе прямо или косвенно судей, впадающих в рутину и равнодушие. Опровергая Блудова,

Ровинский горячо и образно, на основании своих личных наблюдений, разъяснял истинный смысл отношения народа к преступнику, как к несчастному, вызываемый отсут­ствием доверия к добросовестности полиции, производя­щей следствие, к правосудию судей, связанных предуста­новленными доказательствами, и глубоким состраданием к человеку, искупающему свою вину годами предваритель­ного заключения, плетьми, каторгой и ссылкой. «За это со­страдание,- писал он, - следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического развития». Он не отрйцал указываемого Блудовым отсутствия или пол­ного неразвития в народе чувства законности, но призна­вал, что это печальное явление коренится в том, что об­щественное мнение у нас еще совсем не сложилось и самая попытка его проявления в предшествующее время пресле­довалась наравне со скопом и заговором. Необходимо предоставить обществу разбирать и осуждать поступки своих членов: посредством такого суда правительство

сольет свои интересы с нуждами общества. «Говорят,- писал ою, - что введение присяжных у нас преждевремен­но, что народу и обществу предстоит прежде всего юриди­ческое развитие и выработка способности к тонкому ана­лизу и логическим выводам. Я же, напротив, убежден, что такой суд - гласный и уважаемый - должен предшество­вать всякому юридическому развитию и общества, и са­мих судей и что только в нем народ научится правде и перестанет считать преступление против собственности за самое обыкновенное дело». Наконец, и Ровинский и Буц- ковский указывали, что само правительство вынуждено устроить рядом со своим формальным коронным судом суд общественный, предоставив мещанским обществам и другим податным сословиям разнообразные права по суду над своими порочными членами и установив в уставе о рекрутской повинности призыв двенадцати человек из об­щества, к которому принадлежит членовредитель, для раз­решения вопроса о намерении последнего избежать рекрут­ства. Вместе с тем Ровинский указывал на господство об­щественного элемента в только что учреждаемом для временно обязанных крестьян волостном суде. Co своей стороны Буцковский, считая, что цель правосудия дости­гается разделением между независимыми друг от др)та судьями задач определения виновности подсудимого и на­значения ему наказания, утверждал, что эта цель лучше всего может быть достигнута учреждением суда присяж­ных. Отделение вопросов факта и права, не налагая тяж­ких испытаний на чувство судей существа дела, дает им возможность руководствоваться исключительно голосом правды и очевидностью, а судьям, налагающим наказание, даст возможность спокойно применять законную кару к установленной виновности, следуя лишь своему долгу и побуждению справедливого человеколюбия. «Если главная цель уголовного суда есть применение кары к основанной на здравом суждении оценке действий и побуждений под­судимого,- писал он, - то надо признать, что наглядная непосредственность суждения во многих случаях вернее ученых и тонких анализов. A это суждение составляет принадлежность выборных по жребию из всех слоев об­щества судей, которые в качестве присяжных являются лучшими примирителями требований правды с действи­тельною жизнью». Историк судебной реформы с глубо­ким уважением должен вспомнить эту борьбу мнений, B основе которой лежала сознательная и твердая вера в то, что только вышедший из рабства русский человек, при­званный в качестве присяжного заседателя, поймет и свою роль и великодушно возлагаемые на него надежды. Имена Буцковского, Зарудного и Ровинского не могут, не должны быть забыты наравне с именами главных деятелей по вы­работке Положения 19 февраля 1861 г. - великого князя Константина Николаевича, Николая Милютина, князя Неркасского и Самарина и их вдохновительницы великой княгини Елены Павловны. Государственный совет принял почти все предложения, коренным образом изменявшие наш уголовный процесс, и умел разделить точку зрения сторонников суда присяжных.

Основные положения были переданы для разработки в особую редакционную комиссию под председательством государственного секретаря Буткова, двинувшего дело быстро, настойчиво и энергично. Поставленная вне зави­симости от какого-либо ведомства, комиссия состояла из наиболее выдающихся судебных деятелей и ученых-юри- стов того времени. Уголовное отделение ее собиралось под председательством H. А. Буцковского, а одним из деятель­ных ее членов был будущий обер-прокурор уголовного кас­сационного департамента М. E. Ковалевский. Оба они были призваны по введении Судебных уставов в действие положить - первый в своих решениях и сочинениях, а второй в своих заключениях - практические основы кас­сационной деятельности, столь новой тогда и столь необхо­димой при том значении, которое приобретали формы и обряды уголовного процесса и правильное толкование за­кона при введении суда по внутреннему убеждению во­обще, суда присяжных в особенности. Инженер по месту воспитания, учитель математики и бухгалтерии Буцков- ский, перейдя на службу в министерство юстиции, пытли­вым умом и с жаждою знаний погрузился в изучение ино­странной юридической литературы и судебных учреждекшй и тут с особой ясностью увидел и понял все недостатки нашего уголовного процесса. Назначенный в начале пяти­десятых годов на пост обер-прокурора одного из московских департаментов Сената, доставшийся ему по праву необык­новенного трудолюбия и выдающихся способностей, он на себе испытал косность и отсталость нашего процесса и труд­ность влития в его мертвящие формальные берега струи действительного правосудия. Ero трудам обязан Устав уголовного судопроизводства точною, сжатою редакциею своих статей, почти всецело усвоенною Государственным советом. Принимая оживленное участие в спорах по выра­ботке тех или других положений кювого процессуального порядка, Буцковский взял на себя роль беспристрастного историка всех прений и изложил окончательные резуль­таты их в блестяще составленной объяснительной записке к проекту Устава уголовного судопроизводства. Эта запис­ка не только представляет замечательный историко-юриди- ческий труд, но и до сих пор не утратила зтачения и как превосходное изложение различных точек зрения на сущ­ность процессуальных приемов и их внутренний смысл. Она служит также показателем светлого настроения, исполнен­ного доверия к живой восприимчивости и способностям русского геарода, настроения, которым были проникнуты, даже расходясь в частностях, те, кому выпала счастливая доля работать над судебным законодательством с верою, что указания на его улучшения действительно войдут в жизнь, а не прозвучат лишь как vox clamantis in deserto h.. Работам комиссии в особенности содействовал своими записками и мнениями энергический и подвижный москов-

1 Г лас вопиющего в пустыне1 (лат.).}

334 ский губернский прокурор Д. А. Ровинский, глубокий знаток вародной жизни, свойств и вкусов русского чело­века, перестрадавший на опыте и в близком соприкосно­вении все темные стороны нашего суда, тюремного дела, полицейской «распорядительности» и генерал-губернатор­ского «усмотрения». Он виес в свои работы по судебному преобразованию не только богатый фактический материал, не только вдумчивость своего ума и чуткость своего серд­ца, но и настойчивое стремление коренным образом обно­вить и облагородить наш судебный строй, связав его со всем лучшим, что дало народному быту упразднение кре­постного права.

Уголовное отделение в течение пяти с половиною ме­сяцев имело 89 заседаний и 30 июня 1863 г. окончило свои загіятия. B занятиях этих оно шло шаг за шагом за статья­ми Основного положения, разрабатывая и развивая каж­дую из них в ряде новых постановлений, проникнутых почерпнутою из нее руководящей идеей. Ho был, впрочем, вопрос, который смущал членов уголовного отделения, не- смотрянаширотуих взглядов.Ониприветствовали упразд­нение системы предустановленных доказательств и замену ее внутренним убеждением судей. Однако крутой переход от заранее измеренных и взвешенных, по раз навсегда дан­ному обязательному рецепту, доказательств к полному от­сутствию каких-либо правил о последних казался им не­возможным. Их смущал этот «прыжок в неизвестность», могущий, казалось им, подорвать уверенность в правосуд­ном, в меру человеческого разумения, решении дел судьями и в особенности присяжными заседателями. B этом выра­жался не окончательно пережитый старый взгляд на силу доказательств, отразившийся в свое время и на ст. 8 Oc- HOBDbix положений, говорившей о «правилах, служащих руководством при определении вины или невинности под­судимых по внутреннему убеждению судей, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при про­изводстве следствия». B комиссии возникли обширные прения и разногласия по вопросу о необходимости уста­новления таких правил для оценки и определения силы доказательств. B конце концов все сошлись на том, что вводить эти правила в Устав уголовного судопроизводства не представляется оснований, но что, однако, необходимо составить обдуманный свод их, изложенный в особом Ha- стаѳлении, которое не стесняло бы совесть судей и присяжных в оправдании или обвинении подсудимого по внутреннему их убеждению, но служило бы лишь облегче­нием для соображевия ими обстоятельств дела. Поэтому, последовольно обостренных прений,уголовным отделением было выработано такое Наставление, которое должно было быть приложено к Уставу уголовного судопроизводства и содержать в себе правила о судебных доказательствах во­обще и в частности о доказательствах посредством осмотра и удостоверения сведущих людей, о доказательствах по­средством свидетелей и посредством улик, о письменных доказательствах и, наконец, о доказательствах, основанных на признании подсудимого. Государственный совет отверг, однако, эти правила, признав, что часть их относительно источника доказательства должна найти себе место в по­становлениях, определяющих условия и порядок производ­ства дел, оценка же силы и значения доказательств, в виде советов, преподаваемых присяжным, должна составить обя­занность председательствующего судьи. Вследствие этого 71 статья Основных положений, говорящая о том, что председатель суда по окончании прений излагает вкратце существо дела и представленные в пользу и против обви­няемого доказательства, вылилась в 801 статью Уставауго- ловного судопроизводства, на основании которой председа­тель объясняет присяжным не только существенные обстоя­тельства дела и законы, относящиеся к определению свой­ства рассматриваемого преступного деяния, но и общие юридические основания к суждению о силе доказательств, приведенных против и в защиту подсудимого.

Из вопросов, возникавших в уголовном отделении и вызывавших характерные по содержанию и по принятому окончательному выводу разномыслия, наибольшего вни­мания заслуживают те, которые не были разъяснены в определенном смысле Основными положениями. Таковбыл вопрос об ограждении правильности содержания под стра­жей, нашедший себе окончательгіое разрешение в принятых Государственным советом статьях: 9, 10 и 11 Устава уго­ловного судопроизводства. Меньшинство членов находило, что ни судьям, ни прокурорам не может быть предостав­лено ни в каком случае право освобождать арестантов не­зависимо от производства дел о них. Ho большинство было иного взгляда. Оно находило, что всякое произволь­ное задержание кого-либо неподлежащею властью, равно и задержание в частном доме, сарае, подвале и вообще в ином месте, кроме тех, которые определены для этого по закону, составляет преступное насилие против личности граждан, почему обязанность пресекать подобное насилие должна лежатьбезразлично на каждомсудье или лицепро- курорскогонадзора, имеющем ктому возможность.Навоз- ражение, что нет надобности особо упоминать о пресече­нии преступного лишения свободы, так как обязавность такого пресечения лежит не только на всех должностных, но и на частных лицах, члены большинства отвечали, что «хотя по смыслу действующих законов на каждом частном лице действительно лежит обязанность пресекать преступ­ления, но под влиянием различных условий обязанность эта почти никогда не осуществляется на практике. Всем известно равнодушие и даже отчуждение нашего общества в деле суда и полиции; всем известно, как трудно бывает приискать свидетелей преступления, так как всякий ста­рается избежать неприятности быть привлеченным к суду и следствию. Если подобное уклонение проявляется в слу­чаях важных и, так сказать, осязательных преступлений, тоего следует опасаться тем более вслучаяхнеправильного задержания, жестокого по своему существу, но не столь ужасного по своим внешним признакам. Притом нельзя не заметить, что под влиянием вековых злоупотреблений за­держание частных лиц вне законного порядка сделалось у нас обыденным явлением, не возбуждающим ни особенного ропота, ни особенного негодования. До сей поры правом задержания пользовались не только всякая власть и вся­кое начальство, но и частные лица, занимавшие выгодное положение в обществе. Судебная реформа должна поло­жить предел подобному произволу». Таков был затем во­прос о допущении защиты обвиняемых на предваритель­ном следствии и о допущении гласности при производстве последнего. Комиссия нашла, что такая гласность пред­ставляется самым действительным средством в смысле ограждения лица, подвершегося преследованию, от зло­употреблений и увлечений следователя, - для явки не­редко таких свидетелей, которые следователю и неизве­стны, и, наконец, для устранения несправедливых нареканий на добросовестных следователей и для предупреждения возможности голословного отказа подсудимых от сде­ланного ими признания преступления. Впрочем, сама ко­миссия сознавала практическиезатруднения ипроцессуаль- ные неудобства, вызываемые этим предположением, ибо ею же проектировалось право следователя устранять глас­ность, когда это окажется необходимым, лишь отметив о побудительных к тому причинах в протоколе. Ввиду этого Государственному совету не представлялось затруднений совершенно устранить гласность при производстве пред­варительного следствия, и последующие карательные статьи нашего Уложения о наказаниях пошли еще дальше, вос­претив, до судебного разбирательства, оглашение данных, добытых предварительным следствием. Допущение защиты обвиняемого в принципе было признано в комиссии необ­ходимым, как одинаково полезное не только для привле­ченного, но и для самого следователя. Ho в условиях до­пущения защитника мнения разделились. Одни находили, что допущение неограниченного выбора защитников может вредить успеху следствия, допустив вторжение в него зло­употреблений со стороны мелких ходатаев, не брезгающих никакими способами для сокрытия истины ради собствен­ной выгоды. Поэтому защитниками могли бы быть лишь присяжные поверенные и мировые судьи. Другие предла­гали уполномочить следователей на устранение тех защитников, которые будут ими признаны недостаточно благонадежными или навлекут на себя подозрениев проти­водействии к открытию истины, о чем должно быть объяс­нено в особом протоколе. Большинство находило, что ни­каких ограничений в выборе защитника и в установлении права следователя по личному усмотрению, трудно подле­жащему проверке, устранять такового не должно быть и что поэтому обвиняемый, которому при самом начатии следствия объявляется о его праве иметь защитника, мо­жет выбрать каждое лицо, которому не воспрещено хода­тайство по чужим делам. B подкрепление этого мнения при­водилось оригинальное соображение о том, что в России менее, чем в какой-либо другой стране, можно опасаться вреда от защиты при следствии, так как и при старом по­рядке судопроизводства уже существовали зачатки защи­ты в виде депутатов от ведомств или сословий. Депутаты эти могли бы быть столь же опасны, как и предлагаемые на будущее время защитники, ибо они, как известно, назна­чаются далеко не всегда из самых благонадежных людей, однако практика не видела от них никакого вреда, а для одного из самых отдаленных краев России, населенного людьми, прошедшими, так сказать, через огонь и воду,

Сибирским комитетом было постановлено, что выбор депу­тата в Амурской области представляется тому лицу, ин­тересы которого он должен защищать. Государственным советом, однако, не было разделено ни одно из этих трех мнений.

B связи с гласностью при производстве предваритель* ного следствия находится и вопрос о гласности, т. e. соб­ственно о публичности судебных заседаний. Признавая эту публичность, согласно с указаниями ст. 7 Основных поло­жений, за коренное начало нового судопроизводства, комис­сия остановила свое внимание на случаях рассмотрения су­дом дел «о распространении вредных учений» и пришла к выводу, что и по делам этого рода никакое изъятие из ко­ренного начала допускаемо быть не может. «Если бы суд,- рассуждала она, - служил первоначальным и вместе с тем единственным местом оглашения вредных учений, то глас­ное обсуждение преступлений этого рода действительно могло бы произвести некоторый соблазн в среде присут­ствующих лиц. Ho вредные учения подвергаются рассмот­рению суда уже в то время, когда они успели более или менее проникнуть в общество двумя только возможными к тому путями - словесиою пропагандою или чрез печат­ное слово. Распространители их являются перед судом не для свѳег© торжества, но для обличения проповеданной ими лжи. Самым действительным оружием против вредных учений будет всегда не тщательное сокрытие их в тайне, а обличение здравою критикою. C этой точки зрения, при­говор суда есть та же критика, но еще более влиятельная, так как она исходит от имени законной и всеми уважаемой власти, которая, порицая самое учение, вместе с тем опре­деляет и ответственность лиц, его распространявших. Тай­ный суд способен только дать вредному учению большее, против действительности, значение. Он может совершенно неправильно навести на мысль, что общество страшится вредного учения и признает себя бессильным для гласного его обсуждения. Любопытство и стремление признать пре­следуемые теории являются только при келейном разбѳре этих преступлений. Поэтому надо отнять у них столь при­влекательные и заманчивые атрибуты таинственности». Государственный совет в четырех пунктах ст. 620 и в ст. 1056 Устава уголовного судопроизводства разделил этот взгляд, подвергшийся впоследствии резкой критике и устранению практического его осуществления. He малое разногласие в комиссии возбуждал и порядок предания суду. Одни находили, что по делам, подлежащим суду присяжных заседателей, обвинительные акты прокурор­ского надзора могут быть обжалованы обвиняемым пред судебною палатою в случаях неточного изложения обстоя­тельств дела, неполноты следствия и непринятия во внимание законных причив к прекращению или приостанов­лению производства. Большинство считало возможным до­пустить предание суду черезпалату«лишь в тех сомнитель­ных случаях, когда против обвиняемого нет положитель­ных и явных улик, свидетельских показаний, письменных доказательств и собственного признания». Против этого мнения, отзывавшегося устарелым взглядом на доказатель­ства и чрезмерно вводившим субъективный элемент в об­суждение необходимости предания суду, высказалось 14 членов комиссии, предлагавших ту редакцию, которая и была принята в виде 518 статьи Устава уголовного судо­производства Государственным советом. B смысле понят­ной неприемлемости мнений, высказанных в редакционной комиссии, можно отметить, например, предложение уста­новить для совещания присяжных заседателей правило о склонении ими своих мнений к единогласному решению C тем, что в случае разногласия они остаются в комнате, на­значенной для совещаний, не менее двух часов, и если за­тем разномыслие не устранится, то вопросы, предложен­ные им, разрешаются по большинствуголосов, - нонельзя не остановиться с сожалением на том, что Государствен­ный совет отверг соображения комиссии об отмене публич­ного исполнения приговора над подсудимыми, присужден­ными к уголовным наказаниям, основанные на замечаниях, сделанных Буцковским. Обряд всенародного поезда осу­жденного на площадь, для выслушивавия приговора у позорногостолба,представлялсяемубесплодною и бесцель­ною жестокостью, утрачивающею всякое значение со вве­дением публичности и торжественности обрядов производ­ства суда. «Составляя только окончание той драмы, кото­рая происходила на суде публично, - говорил он, - обряд позорной казни представит народу одно праздное зрели­ще, без всякого поучительного значения. Мало того, после потери своего устрашающего характера, обряд этот может подействовать даже вредно на массу народонаселения, представляя ей позор как бы единственным наказанием за тяжкие злодеяния. Конечно, чем менее подавлено в осужден­ном нравственное чувство, чем менее он преступник, по ремеслу, тем положение его при исполнении обряда казни будет мучительнее. Ho для тех осужденных, которые при совершении своих преступлений или руководились одними животными побуждениями, или успели убить в себе всякое нравственное чувство, позорный обряд не имеет никакого значения. Таким образом, этот обряд отягощает участь только тех осужденных, которых нравственные силы будут и без того глубоко потрясены публичным исследованием на суде их вины и для которых, таким образом, вопреки спра­ведливости наказание окажется более чувствительным». Доводы эти не могли, однако, убедить Государственный совет, и обряд публичной казни для лишенных всех прав состояния продолжал существовать до восьмидесятых го­дов, когда, наконец, была вполне признана его тягостіэая ненѵжность и карательная бесцельность.

Проект Устава уголовного судопроизводства в том виде, в каком он вышел из редакционной комиссии, был проникнут тремя началами, проходившими красною нитью чрез все его постановления и рассуждения, положенные в их основание. Одно из них - отврагцение к старому по­рядку суда, подлежащему отмене, и боязнь даже в каких- нибудь подробностях вернуться к нему или напомнить о нем. Другое-как уже было указано-довериекумствен- ной и нравственной восприимчивости русского народа, га­рантировавшей, в глазах созидателей Судебных уставов, практическую осуществимость многих новшеств, за кото­рыми не было предшествующего жизненного опыта и которые не только стояли в несоответствиисобщим напра­влением и методами деятельности других органов управле­ния, но и шли с ними вразрез, и, наконец, третье - жела­ние как можно прочнее обеспечить личность обвиняемого и подсудимого от произвола и единоличного усмотрения. Как пример последней особенности можно привести сделанное в комиссии предложение не давать мировому судье права постановления окончательного приговора в случаях прису­ждения к аресту. «Предоставление мировому судье,- говорилось в этом предложении, - назначать арест окон? чательными приговорами предает всех без различия обви? йяемых из жителей его участка безграничномупроизволуи сделает самого еудью предметом всеобщей ненависти и не­годования, вместо того уважения, которое он без сомнения приобретает, если деятельность его будет поставлена в за-

конные и приличные ей пределы. Ho главная причина, почему арест не может быть налагаем безотчетвыми и бес­контрольными окончательными приговорами одноличного судьи, заключается в действительной сущности ареста. Арест есть лишение свободы - величайшего блага каждо­го гражданина, рапоряжение которым нельзя предоставить одноличному мировому судье, способному, как всякий че­ловек, увлекаться и страстями, и пристрастиями. B случае несправедливости этого наказания уже невозможно возна­градить сделанное им зло. Арест есть вычет из жизни, по­полнить который не в состоянии никакая сила человече­ская. Представлять такое безвозвратное неисправимое наказание произволу одного судьи - нет никакой возможно­сти. Распоряжение им может быть представлено только суду коллегиальному, но никак ие одному судье. Граждан- ская свобода - такое великое право, которое должно быть ограждено самыми действительными гарантиями». Востор­женная уверенность работников редакционной комиссии в бесповоротном наступлении лучших времен и вызываемая- ею разносторонность и успешность их труда имели очень мало общего с обычными приемами многих последующих ведомственных комиссий и совещаний, ленивая и безуча- стливая работа которых, чуткая лишь к вожделениям начальств, если и оживлялась иногда, то не сознанием не­обходимости осуществления того, что должно быть выра­ботано, а столкновением личных самолюбий. K Государ­ственному совету могло быть и по бюрократическому его навыку и по возрасту его членов применено изречение Пушкина о старости, которая «ходит осторожноиподозри- тельно глядит». От него, конечно, нельзя было ожидать того приподнятого настроения, которое царило в комиссии. Вследствие этого предположения проекта подверглись не­которым существенным изменениям. Если редакционная комиссия, заключая свои работы, имела пред собою одну лишь картину будущего суда в России, то "Государствен­ный совет видел картину современного ему политического и административного строя, далеко еще не обновленного во всех своих частях, между которыми, например, отсут­ствовали еще только намеченные земское и городское положения. Отсюда проистекла, между прочим, окончатель­ная редакция примечания к ст. 1 Устава уголовного судо­производства, принятая Государственным советом «для из­бежания недоразумений». Отсюда же явился и особый по*

рядок судебных преследований против должностных лиц, обвиняемых в преступлениях по службе, а вместо намечен­ного общего порядка их ответственности, а также ограни­чение подсудности суду присяжных, изъявшее из его веде­ния дела о государственных преступлениях.

Выработка Судебных уставов и основанная на них су- дебная реформа были встречены обществом и печатью без различия направлений с живым интересом и безусловным сочувствием. Казалось, что после всех вопиющих недо­статков старого суда лишь подьячие и прочий приказный люд, кормившийся от этих недостатков, могут быть недо­вольны упразднением прежних судебных порядков и заме­ною их новыми. Вскоре, однако, обнаружилось, что при­знаваемые теоретически безупречными Судебные уставы в их практическом применении вызывают против себя ряд нареканий, сначала единичных и несмелых, а с течением времени настойчивых и громогласных. Образовалась по­степенно группа лиц, «потерпевших от нового суда». Од­них из них возмущала гласность судебного производства, столь интересная по отношению к другим и столь нежела­тельная и тягостная по отношению к себе; другие не могли примириться с равноправностью пред судом в ее действи­тельном осуществлении; третьи не в состоянии были усвоить себе идею кассации и понять, как можно отменять приговор или решение, не входя в рассмотрение существа дела; затем были и такие, которых по разным причинам раздражало то, что недавних невидных чиновников, услуж­ливо допускавших брезгливо-фамильярное с собою обра­щение, заменили люди высшего образования с чувством не только собственного достоинства, но и достоинства носи­мого ими звания и присвоенной им власти. Наконец, и в разных ведомствах с завистливым недовольством смотрели на права и преимущества лиц судебного ведомства. Одно­временно с этим в правящих кругах с трудом освоивались с гарантиями личности по Уставу уголовного судопроиз­водства- и со свободою внутреннего убеждения предста­вителей общественной совести, диктовавшей им решения, иногда шедшие вразрез с твердо намеченною в обвини­тельном акте виновностью под влиянием непосредственно вынесенных ими из судебного разбирательства впечатле­ний и убеждений. Несменяемость судей, безответствен­ность присяжных за свои решения и последовательно про­веденное в Судебных уставах отделение судебной власти от административной - все это, при наличности старого бюрократического устройства, порядков и приемов местного управления, создавало из Судебных уставов нечто чуждое привычному и обычному ходу вещей. B этом смысле Су­дебные уставы являлись похожими на то, что у римлян на­зывалось «insula, in fluminae nata» h.. Устав гражданского судопроизводства по самому существу своему возбуждал меньше нареканий; Учреждение судебных установлений уже гораздо чаще вызывало указание на несоответствие его с условиями и основами освященного временем госу­дарственного устройства. Ho особо тернистый путь пред­стоял Уставу уголовного судопроизводства. Ему, во главе недовольных новым судом, старался наносить удары, обоб­щая единичные случаи в органическое явление, влиятель­ный московский публицист, из недавнего теоретического друга Судебных уставов ставший их страстным практиче­ским противником. Ему принадлежали выражения: «судеб­ная республика», «суд улицы», «антиправительствующий Сенат», которыми он пытался заклеймить совокупность су­дебных деятелей, суд присяжных заседателей и уголовный кассационный департамент Правительствующего Сената. Таким образом сложилась по отношению к уголовному су­ду по Судебным уставам та своеобразная бухгалтерия, на основании которой в пассив уголовного суда преувеличенно крупным шрифтом стали вписываться промахи и неизбеж­ные во всяком деле рук человеческихошибки и недостатки, а в актив ровно ничего не писалось, несмотря на блестя­щие и невозможные при прежнем судебном строе примеры истинного и нелицемерного правосудия. Ko внозь создан­ным учреждениям и к их представителям были предъяв­лены самые чрезмерные требования непогрешимости не только по существу, HO и по форме, не только в ходе дел, но и в обиходе взаимоотношений. Отсутствие опыта стало признаваться грубою ошибкою или сознательным наруше­нием, неизбежное разногласие-тенденциозностью, дей­ствительные, хотя и естественные в новом деле, промахи - преступлением.

Судебные уставы были выработаны не для пустого про­странства: они были созданы требованием самой жизни, к ее потребностям они и должны были применяться. B ос­нову многого в них, как уже было замечено " выше, были вложены широкие и твердые упования, но не предшествую­щий опыт за невозможностью его получения и проверки. Поэтому обнаружение некоторых частичных недостатков в этих Уставах было не только возможно, но и неизбежно. Считать их какою-то окаменелостью, застывшею в своей неподвижности, считать каждую статыо в них за нечто не­погрешимое и незыблемое, хотя бы оно шло и вразрез с указаниями жизни - невозможно. Добросовестная крити­ка частностей могла только содействовать внедрению в об­щественный и государственный уклад тех общих начал, которые были заложены в фундаменте Уставов. Ho резуль­таты такой критики могли быть благотворны лишь при со­блюдении уважения и внимания к трудам и заветам соста­вителей Судебных уставов, с безусловным сохранением во всем новом и изменяемом начал истинного правосудия и возвышающей последние человечности. K сожалению, это далеко не всегда было соблюдаемо при тех законодатель­ных мерах, которыми вносились поправки и дополнения в Учреждение судебных установлений и главным образом в Устав уголовного судопроизводства. Эти меры, а также и некоторые проекты таковых, бывшие близкими к осуще­ствлению, распадаются на улучшения, на изменения и на искажения того, что было торжественно провозглашено 20 ноября 1864 г.

K первой категории, т. e. к исправлению, можно в виде примера отнести, во-первых, закон 2 июня 1897 г. об от­ветственности несовершеннолетних, направленный к тому, чтобы производство суда относительно недостигших пол­ной умственной и физической зрелости происходило в ус­ловиях и обстановке, соответствующих особенностям воз­раста обвиняемых и не могущих оказать на них неблаго­приятного влияния; во-вторых, изложение 523 статьи Устава уголовного судопроизводства в смысле предложе­ния прокурором всех заключений о приостановлении или прекращении следствий в окружной суд с правом обжало­вания по статьям 5281, 5282, 5283 постановлений суда о прекращении дела потерпевшими от преступления и с пре­доставлением судебной палате, согласно ст. 5291, права требовать к своему рассмотрению дело, по которому по­следовало прекращение или приостановление следствия, независимо от жалобы потерпевшего лица, чем устранена перегрузка обвинительной камеры и медлевность производ­ства по прекращению следствий в обширных судебных окру­гах без ущерба для правосудия; в-третъих, уничтожение заявления неудовольствия на приговоры мировых су­дей, представлявшего излишнюю и нецелесообразную обрядность при обжаловании приговоров; в-четвертых, уста­новление произнесения обер-прокурором уголовіюго касса­ционного департамента своего заключения по кассацион­ным жалобам и протестам после объяснений участвующих в деле,анедотаковых,как было постановлено в 991статье Устава уголовного судопроизводства, чем точно разграни­чена деятельность прокурора-обвинителя от его роли юрис­консульта и толкователя закона в мировом съезде и в кассационном суде и исправлен неправильный взгляд соста­вителей Судебных уставов на положение и задачи обер- прокурора уголовного кассационного департамента; в-пя­тых, ограничение права отвода присяжных заседателей как обвинителе?л, так и подсудимым тремя с каждой стороны, чем устранялось искусственное образование состава при­сяжных заседателей по делу беспричинным отводом не­редко полезных для истинного правосудия сил; в-шестых9 устранение из числа присяжных заседателей, согласно ст. 82 Учреждения судебных установлений лиц, впавших в крайнюю бедность или находящихся в услужении в ка­честве домашней прислуги; в-седъмых, ряд улучшений как в составе комиссий по составлению списков присяжных заседателей, так и в порядке действий таковых; в-восъмых9 введение привода присяжных заседателей к присяге и объ­яснения им их прав и обязанностей лишь единожды пред открытием каждого периода заседаний с их участием вме­сто исполнения этих обрядов по каждому делу, лишавшего присягу ее торжественной значительности и обращавшего объяснения председателя в бесплодное повторение одного и того же и т. д.

Как на примеры изменений, существенно влиявших на конструкцию, соотношение и устойчивость отдельных ча­стей Устава уголовного судопроизводства, можно указать прежде всего на ряд последовательных сокращений под­судности присяжным заседателям дел по преступлениям должности, против порядка управления, против лесной стражи, против пользования телеграфом, дел о злоупотре­блениях должностных лиц общественных и частных банков, о двоебрачии, об убийстве и покушении на убийство, атак- же насильственных действиях против должностных лиц при исполнении или по поводу исполнения ими служебных обязанностей и, наконец, дел о выделке и хранении взрыв­чатых веществ - и на передачу этих дел суду судебной палаты с участием сословных представителей, причем по­следовательно было признано, что предварительное след­ствие и обряд предания суду не представляются безуслов? но обязательными. Затем существенным измеьзением по­становлений о публичности заседаний явились дополнения к ст. 620, расширившей случаи закрытия дверей заседаний, с предоставлением суду и министру юстиции делать распо­ряжения об устранении публичности в ряде случаев, не предусмотренных составителями Судебных уставов, при­мем, как показала практика, в признание таких случаев в отдельных делах нередко и чрезмерно вносился субъектив­ный взгляд под влиянием «злобы дня» или внесудебных соображений. Нельзя отнести к улучшениям Устава уго­ловного судопроизводства и разделения в 1877 году уго­ловного кассационного департамента на отделения. Это разделение, вместе с установлением залога, хотя несколько и разгрузило Сенат, обремененный делами, но создало на практике возможность обхода принципиальных вопросов и нередкие случаи несогласованности в разъяснениях раз­личных отделений, колебавшие начало единства кассацион­ной деятельности.

Едва ли нужно затем говорить о серьез­ном значении таких изменений в Уставе уголовного судо­производства и в Учреждении судебных установлений, каковы: постановления о суде* по государственным престу­плениям, коренным образом изменившие порядок произ­водства дел по этим преступлениям и предварительного исследования последних, начиная с закона 19 мая 1871 г., придавшего дознанию чинов жандармской полиции значе­ние следственных актов; отмена права Правительствую­щего Сената на окончательное возбуждение уголовного преследования против губернаторов и подчинение его по этому предмету определений рассмотрению Комитета ми­нистров (ныне Совета министров); постепенное изменение статей 575 и 576 Устава уголовного судопроизводства,по- ставившее вызов свидетелей со стороны обвиняемого B полную зависимость от усмотрения и личных, могущих быть предвзятыми, взглядов суда и т. п. Сюда же надо отнести те изменения Судебных уставов, которые последо­вали при применении их к окраинам, к Сибири и нашим среднеазиатским владения?л. Подробный разбор этих изме­нений покажет в своем месте, насколько таковые вьізыва- лись действительными бытовыми особенностями края и на­сколько основанием для них послужили временные сообра­жения политического характера.

Переходя к области искажений Судебных уставов, при­ходится отметить прежде всего то, что не могло не по­влиять на независимость и самостоятельность деятельно­сти судебного следователя, которые составители Судебных уставов старались обеспечить, представив ему наравне с судьями несменяемость. B первые же годы введения в дей­ствие Судебных уставов эта несменяемость следователей была фактически отменена тем, что министерство юстиции, вместо соблюдения установленного порядка в назначении на должность следователей, стало командировать к испол­нению таковой причисленных к нему чиновников. Если эта мера отчасти может быть объяснена недостатком на пер­вое время в опытных людях и опасением сознательных и бессознательных упущений и нарушений с их стороны, то со времени введения судебной реформы во всех округах Европейской России, создавшего прочную школу для су­дебных деятелей, и с изданием закона 1885 года, создав­шего Верховный дисциплинарный суд, для такого упразд­нения созданного Судебными уставами положения судеб­ных следователей нет уже никакого основания. Учрежде­ние земских начальников в 1889 году нанесло сильнейший удар тому началу отделения судебной власти от админи­стративной, о котором так настойчиво заботились соста­вители Судебных уставов, признавая необходимость строго разграничивать административные взгляды, политические соображения и начальственные распоряжения от стремле­ния к правосудию и от работы судейской совести, которая предписывает сообразоваться не с тем, что надо предупре­ждать вообще, а с тем, что надо обсудить по конкретным, наличным обстоятельствам. Почти совершенное упраздне­ние мирового института, вызванное учреждением земских гэачальников, повело и к упрощению порядка судебно-миро­вого разбирательства, начертанного Уставом уголовного судопроизводства, а знаменитая ст. 61 Положения о зем­ских начальниках ввела в судебную практику последних приемы, ничего общего с судебным разбирательством не имеющие. Это Положение, создавшее в лице губернских присутствий ряд весьма пестрых по составу кассационных инстанций, глубоко нарушило начало единства кассацион­ной практики, открыв широкое поле для своеобразных ме-

CTHbix толкований карательных и процессуальных законов. Через несколько лет после введения земских начальников, призванных осуществлять собою близкую к народу юсти­цию, находясь в то же время в полной зависимости от ор­ганов администрации, была, по докладу министра юстиции

H. В. Муравьева, образована комиссия о пересмотре зако­ноположений по судебной части. Открытая и закрытая широковещательными речами своего председателя и орга­низованная в весьма широком масштабе, комиссия эта, внося в Судебные уставы некоторые мелочные изменения, по отношению к Учреждению судебных установлений И B особенности к Уставу уголовного судопроизводства всту­пила на путь искажения Судебных уставов. Bo всеподдан­нейшем докладе об учреждении комиссии было высказано, что отделение суда от администрации и неудачно форму­лированное начало судейской несменяемости имели своим последствием ошибочный взгляд на незыблемость прави­тельственного направления суда и судебного ведомства и на намерение законодателя поставить представителей су­дебной власти в особое исключительное положение в ряду прочих правительственных органов. B развитиеэтихвзгля- дов Муравьева судебная власть земского начальника была всецело сохранена в обширном проекте «упорядочения» суда, составленном комиссией под его председательством, несмотря на согласие министра внутренних дел на осво­бождение земских начальников от судебных функций; кас­сационный суд предполагалось окончательно лишить един­ства, передав пересмотр решений не обладающих несме­няемостью участковых судей, которыми должны были быть заменены городские и немногие из уцелевших мировых судей, в судебные палаты; предварительное следствие было решено передать в руки полиции, шагнув таким об­разом далеко казад не только за Судебные уставы, но и за Наказ судебным следователям 1860 года; предположена отмена апелляционного производства и, наконец, быливсе- мерио намечены такие ограничения в правах и преимуще­ствах лиц судебного ведомства, которые сводили их во многих отношениях к служебному уровню заурядных чи­новников. Вместе с тем, без всякого реального повода, был «взят под сомнение» суд присяжных, несмотря на TO, что в состоявшемся в 1895 году совещании старших председа­телей и прокуроров судебных палат огромным большин­ством этот суд был признан «судом жизненным, имеющим облагораживающее влияние на народную нравственность, служащим проводником народного правосознания и дол­женствующим не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни».

Суд присяжных был всегда предметом периодических нападений со стороны некоторой части печати и тех об­щественных кругов, поспешность осуждений которыми это­го суда не оправдывалась ни знанием процесса вообще, ни знакомством с действительными обстоятельствами судеб­ного разбирательства по делу, приводившему их подчас в совершенно невежественное негодование. Отрывочные га­зетные отчеты, сокращенные и искаженные речи сторон, собственные измышления досужих репортеров с напускным и лицемерным негодованием создавали в негодующих взгляд на необходимость такого приговора, который шел бы вразрез с тем, что изучили, перечувствовали, а иногда и перестрадали присяжные, когда перед ними прошла жи­вая летопись дела в лице свидетелей и самих подсудимых. Между тем судить о правильности ответа присяжных мо­жет лишь тот, кто непрерывно присутствовал в заседании и кто знает, что в ответе на вопрос о виновности содер­жится не одно признание события преступления, HO и признание нравственной ответственности подсудимого, не­редко поставленного в тяжкие,житейские условия и так или иначе уже искупившего свою вину. Поэтому если бы­вают решения присяжных, с которым присутствовавший на суде опытный судебный деятель и не сможет согласить­ся, то im Grossen und Ganzen1 нет таких решений, кажу­щихся неправильными, которых нельзя бы было понять и объяснить рядом доступных пониманию причин. Поэтому не об отмене суда присяжных, а об усовершенствовании условий, в которые он поставлен, следует позаботиться тем, кому дорого жизненное, а не формальное отправление правосудия. Несомненно, что суд присяжных, как и вся­кий суд, отражает на себе недостатки общества, среди ко­торого он действует и из недр которого он исходит, но не­достатки эти в значительной мере искупаются безусловной независимостью этого суда, чуждого служебным расчетам и честолюбию, - могущею давать простор чувству хри­стианского милосердия, которое вполне искупаетто,вовся- ком случае, небольшое число оправдательных приговоров, которые подсказаны этим чувством, но идут вразрез с фор­мальными требованиями закона. Притом состав присяж­ных заседателей на практике, благодаря небрежному, а иногда и слишком любезному составлению списков, являет собою почти постоянно не то фактическое единение пред­ставителей разных слоев общества, которое наметили со­ставители Судебных уставов, а собрание людей, которым не удалось по их служебному положению или по каким- либо другим причинам избежать внесения их в списки. B то время, когда крестьяне безропотно несут обязанности присяжного заседателя и по-своему стараются свято испол­нить свой долг, лица привилегированных сословий и в осо­бенности чиновники спешат представлять в суд фиктив-, ные свидетельства о болезни и не менее фиктивные заяв­ления начальства о служебных командировках. B этом от­ношении характерно, например, то, чтоІбиюлянастоящего года 14 присяжных из 33, явившихся в Петербургский ок­ружной суд к р>ачалу новой сессии, ходатайствовали об освобождении их, представив 13 свидетельств начальства о неотложных служебных занятиях и командировках и 1 сви­детельство о болезни. B общие списки присяжных комисси­ями в усиленном составе, согласно 99 статье Учреждения судебных установлений, нередко одни и те же лица из не­состоятельных крестьян вносятся по несколько лет сряду и в то же время вовсе не попадают лица дворянского или купеческого сословия, удовлетворяющие всем условиям избрания. Бывают случаи, что в эти списки вносятся ли­шенные прав состояния или далеко перешедшие за уста­новленный законом 70-летний возраст. При этом отсут­ствие всякого материального вознаграждения тяжело отзы­вается на оторванных от обычных занятий и не имеющих обеспеченных средств. Ha это в конце шестидесятых годов обратили внимание многие земства и стали выдавать кре- стьянам-присяжным небольшое пособие на время пребы­вания их в городе. Ho скрытые недоброжелатели суда при­сяжных начали вопить о том, что исполнение судейских обязанностей обывателями не есть повинность, а дорогое право, вознаграждение за пользование которым извратило бы его существо. Этот взгляд бездушного формализма был, к сожалению, разделен первым департаментом Сената, который нашел необходимым воспретить земствам такие выдачи, ибо они могут заботиться исключительно «о хо­зяйственных нуждах и пользах», причем было позабыто, что на земстве лежат расходы на народное образование и народное здравие, а также выдача содержания мировым судьям.

От присяжных, как от людей практической, а не каби­нетной жизни, нельзя требовать, чтобы они замкнулись в оценку подлежащего их рассмотрению события без всякого заглядывания вперед и оглядки назад. Сам закон, давая им право признавать подсудимого заслуживающим снисхожде­ния по обстоятельствам дела, тем самым заставляет их вгля­деться и вдуматься в главное обстоятельство дела - в са­мого подсудимого, т. e. в то преступное состояние, которое заменило у современных криминалистов отжившее понятие о злой воле. He винить их следует за TO, что они, быть может иногда и бессознательно, возбуждают в своей совести вопросы уголовной политики и не стоят на почве, харзкте- ризуемой словами «fiat justitia!» и «dura Iex sed lex». K их решениям законодатель должен приглядываться и прислу­шиваться, почерпая полезные для себя указания на то, как иные карательные узаконения идут вразрез с народным или общественным правосознанием. Иногда законодатель это делал и у нас: такова была, например, коррекционали- зация некоторых паспортных преступлений, вызванная тем, что «потерпевшая от преступления паспортная систе­ма» не находила себе достаточной защиты у присяжных, сознававших ее недостатки и нередко видевших в подсуди­мом ее житейскую жертву. K сожалению, по этому пути законодатель идет редко, предпочитая ограничение области действия присяжных прислушиванию к их голосу и приня­тию соответственных мер. Притом присяжных заседателей до последнего времени держали в искусственном неведении о карательных результатах их решений, отдавая их тем са­мым на жертву ложных и иногда недобросовестных тол­кований закона и ошибочных собственных представлений

0 строгости грозящего подсудимому наказания, чему в зна­чительной степени способствовало сохранение сословной подсудности за кражи и мошенничества. Вместе с тем дли­тельное производство предварительных следствий с неиз­бежным заключением под стражу большинства обвиняемых, отсиживавших до суда многие месяцы предварительного ареста в качестве меры пресечения, приводило присяжных к мысли, что подсудимый уже понес достаточное наказа- юче, а дальнейшее пребывание его в общих камерах боль­шинства наших тюрем - в этой школе взаимного обучения праздности, пороку, разврату и преступлению - представ­лялось им лишенным всякой цели в нравственном и испра­вительном отношении. Неоднократные и многочисленные заявления присяжных судуонеобходимости ускорить след­ствие, сократить случаи предварительного ареста и заме­нить тюрьмы работными домами с принудительным тру­дом или земледельческими карательными колониями слу­жат лучшим доказательством живого и сознательного отношения их к своему делу и того, где лежит «корень зла» их оправдательных приговоров иногда при собственном признании обвиняемого.

У лучшение форм процесса, связанное с господствую­щим в нем началом внутреннего убеждения, в противупо- ложность теории формальных доказательств неминуемо выдвигает, как уже сказано, пред представителями обще­ственной совести наряду с событием нарушения закона и личность самого нарушителя. B благородном стремлении оградить права этой личности и избежать осуждения боль­ного или недоразвитого человека под видом преступного представители положительной науки и главным образом психиатрии и невропатологии доходят до крайних преде­лов, против которых протестуют не только логика жизни, но подчас и требования нравственности. Из понятия о бо­лезни воли создалось новейшее учение о неврастении, ко­торое, захватывая мьюжество случаев проявления слабости воли, доведено некоторыми до установления совершенно немыслимых проявлений невменяемости, вроде folie du do- ute, belanofobia (боязнь булавок), антививисекционизма и болезненной наклонности к опрятности. Болезнь харак­тера вызвала сначала учение английских врачей о moral insanity , а потом явилась психопатия, которая разлилась такою безбрежной рекой, что сами психиатры силятся те­перь направить ее в русло определенных душевных болез­ней и, так сказать, урегулировать ее разлив. Наследствен­ность, несомненно существующая, но в большинстве случаев лишь как почва для дурных влияний среды и небла­гоприятных обстоятельств, лишь как эвентуальный фак­тор преступления, рассматриваемая с предвзятой односто­ронностью и с чрезвычайными обобщениями, привела к мысли об атавизме, в силу которой современное человече­ство будто бы з,аключает в себе огромное количество лю­дей (до 40% всех обвиняемых) с морелевскими ушами и гутчинсоновскими зубами, седлообразным небом, нечув­ствительностью к внешним страданиям, татуировкою, ори­гинальным почерком, странным способомвыраженийит.д., представляющих собою запоздалое одичание. Установив таким образом произвольный, по совокупности далеко не точно исследованных признаков, тип человекозверя, в дей­ствительности и физически и нравственно отличающегося от дикаря, возвращение к которому в нем иногда хотят ви­деть, иногда некоторые эксперты, вызываемые в суд по делам, возбуждающим особое общественное внимание, по­селяют в присяжных заседателях тягостные для их совести сомнения, недостаточно умело рассеиваемые представите­лями обвинения, почти всегда более чем слабоподготовлен­ными по части судебной медицины и учения о душевных болезнях. Наконец, при оценке решений присяжных засе­дателей, порицаемых за их неправильность, не следует упускать из виду, во-первых, слабое развитие у нас пред­седательских руководящих напутствий присяжным и ча­стую бесцветность их содержания, нередко одностороннего и чуждого главной цели напутствия - оценки силы дока­зательств; и во-вторых, целого ряда кассационных реше­ний, которыми, в громких процессах, установлены: бездея­тельность председательствующих по устранению страстных и противоречащих задачам судебных прений выходок сто­рон, влияющих на душевное равновесие присяжных, - переполнение судебного следствия данными и обстоятель­ствами, не имеющими отношения к делу и нарушающими, отвлекая внимание присяжных в сторону, правильную уго­ловную перспективу, и, наконец, неправильная постановка вопросов, не соответствующая существу предъявленного обвинения. Поэтому надлежит признать, что окончатель­ный вывод совещания таких сведущих лиц, как старшие председатели и прокуроры судебных палат, указавшихпри- том совершенно определенно на необходимые меры к устра­нению условий, неблагоприятно влияющих на деятельность присяжных, должен был в глазах комиссии Муравьева, окончательно решив вопрос о дальнейшем существовании этой формы суда, лишь определить дальнейшую задачура- бот комиссии для устранения указанных условий. Однако вопреки этому вопрос об удержании суда присяжных в на­шем судоустройстве был в 1896 году вновь поднят предсе­дателем комиссии, причем этому предшествовала ожесто­ченная травля этой формы суда в статьях разных авторов, помещенных в официальном органе министерства юстиции и вызвавших строгую и заслуженную отповедь в брошюре Джаншиева «Суд над судом присяжных» и в специально посвященном этому вопросу заседании Юридического об­щества при Петербургском университете. B окончательном выводе своем комиссия, после того, как в ее заседании автор наиболее запальчивой статьи против суда присяж­ных И. П. Закревский, бывший в прежние годы его горя­чим сторонником, заявил, что нападения его были лишь теоретического свойства, признала необходимым удержать суд присяжных и даже ввести таковых «особого состава» по некоторым делам взамен сословных представителей. Ра­боты комиссии, служившие показателем разрушительной тенденции по отношению к Уставу уголовного судопроиз­водства, вызвавшие сильные возражения со стороны ми­нистерства внутреьмшх дел и финансов, не получили, к сча­стью, окончательной законодательной санкции, так как при введении обновленного строя были возвращены из Госу­дарственного совета старого устройства в министерство юстиции и ныне в существенных своих частях requiescant in расе k

За время существования наших законодательных палат министерство юстиции вновь вступило в известной степени на путь улучшения Устава уголовного судопроизводства, внеся в Государственную думу и проведя через нее и Го­сударственный совет проект закона о разрешении объяс­нять присяжным заседателям угрожающее подсудимому наказание, чем, наконец, устранена вредная для правосу­дия «игра в прятки» с судьями, решающими вопрос о ви­новности. Еще большее значение имеет закон о местном суде и о введении его в действие, восстановивший звание выборного мирового судьи и отменивший судебные функ? ции земских начальников. Если вследствие взаимных усту­пок и компромиссов между противуположными взглядами и направлениями закон этот и не представляет желатель­ной цельности, то во всяком случае он составляет отрад­ный шаг вперед по отношению к нашему уголовному суду, возвращающий его в то русло, которое было намечено и углублено составителями Судебных уставов. Третий зако­нопроект- об изменении порядка производства дел о пре­ступных деяниях по службе и о вознаграждении за вред и убытки, причивенные неправильными действиями должно­стных лиц, встреченный весьма сочувственно Государ­ственной думой, подвергся в Государственном совете зна­чительным изменениям, умаляющим его практическое значение. Ho тем не менее введение большой самодеятельно­сти прокуратуры и условий, значительно ускоряющих про­изводство дел и облегчающих разрешение пререканий, является значительным улучшением того отдела Устава уголовного судопроизводства, в котором при составлении Судебных уставов были сделаны наибольшие уступки бю­рократическому строю административных управлений.Пре- дшя в Государственном совете по поводу предположенияо передаче дел о преступлениях по должности OT сословных представителей к присяжным заседателям, всесторонне развитого министром юстиции, но не нашедшего поддерж­ки у большинства, выяснили еще раз неосновательность упреков присяжным заседателям за чрезмерное количе­ство постановляемых ими оправдательных приговоров, указанную еще совещанием старших председателей и про­куроров палат в 1894 году, когда было отмечено, что с 1883 года в течение десяти лет замечалось постепенное, но неуклонное увеличение обвинительных приговоров, поста­новляемых присяжными, и уменьшение таковых, постанов­ляемых окружным судом без участия присяжных заседа­телей, причем среднему числу 68% обвинительных при­говоров, постановляемых судебными палатами с участием сословных представителей, соответствовали 65% обвини­тельных приговоров в суде присяжных. Это соотношение сохранилось и до настоящего времени, причем разницею в 3% не искупается громоздкость суда с сословными пред­ставителями, крайне неудобная для сторон и свидетелей и очень дорого стоящая, так как бывали случаи, когда су­дебные издержки, принятые на счет казны, по одному делу доходили до 1600, а по другому даже до 6000 руб. B сущ­ности этот суд по своему составу, по равнодушному отно­шению к делу сословных представителей, стремящихся K замещению себя в порядке обратной постепенности совер­шенно неподходящими лицами, и подавляемых большин­ством коронного элемента, представляет из себя не что иное, как обыкновенный суд без присяжных заседателей, которому, однако, подсудны дела первостепенной важности, изъятые от присяжных заседателей. Из этой же области улучшения Устава уголовного судопроизводства намечен, но еще не получил окончательного законодательного раз­решения вопрос о вознаграждении присяжных заседателей за исполнение ими их обязанностей, благодаря чему - надо надеяться - прекратится злорадное «покиваниеглав» на крайне редкие и исключительные случаи так называе­мого подкупа присяжных заседателей, вызываемого их тя­гостным материальным положением, причем, например, за 15-летний период с 1880 по 1895 год, оказывалось при­знанных виновными около тридцати человек из более чем миллиона состоявших в комплектах присяжных.

Ha скромном торжестве, в Петербурге, которым тесный кружок юристов отпраздновал 20 ноября 1889 г. 25-летие издания Судебных уставов, один из участников в их со­ставлении, много положивший ума и таланта в их прило­жении в жизни, В. Д. Спасович, вспоминая прошлое, срав­нил эти Уставы в их девственной неприкосновенности с Афродитой, вышедшей из пены морской. Скоро минет 50 лет с 20 ноября 1864 г.... Гармонические черты богини из­менились, чело ее покрыли морщины - плод горьких утрат и тяжелых испытаний, но для тех, кто ее узнал полвека назад, кто с любовью и тревогой следил за ее жизненньШ путем, ее внутреняя красота осталась неизменной, и в душе их живет вера, что все наносное, временное, случай­ное, вызванное «злобой дня» и служащее последней, при дальнейшем развитии русской правовой жизни «спадет ветхой чешуей», открыв неувядающие черты первоначаль­ного образа.

Состязательное начало в процессе выдвигает, как необходимых помощников судьи в исследовании истины - обвинителя и защитника, совокупными усилиями которых освещаются разные и противоположные стороны дела и облегчается оценка его подробностей. B огромном боль­шинстве случаев представителем обвинения является про­курор. Вводя в России заимствованный с Запада институт государственных обвинителей, составители Судебных уста­вов стояли пред трудною задачей, давно преодоленною законодательством и практикою большинства культурных государств Европы. Предстояло создать должностное лицо, несущее новые, необычные обязанности и действующее не в тиши «присутствия», а в обстановке публичного столкно­вения и обмена взглядов, и действующее, притом, неведо­мым дотоле оружием - живым словом. B судебном строе старого устройства была прекрасная должность губерн­ского прокурора, наследие петровских времен и одна из лучших принадлежностей екатерининских учреждений, и должность эта, при всей своей полезности, к сожалению, недостаточно сознанной при поспешном ее упразднении, не представляла, однако, элементов для выработки обвини­тельных приемов. «Блюститель закона» и «царское око», охранитель интересов казны и частных лиц в случаях учреждения над ними опек, ходатай за арестантов и наблю­датель за содержанием их «без употребления орудий, за­коном воспрещенных», возбудитель безгласных дел и вни­мательный «читатель» определений всех присутственных мест, находившийся в прямых сношениях с министерством юстиции, губернский прокурор по существу своих прав и обязанностей был представитель центральной правитель­ственной власти, вдвинутый в среду местного управления.

Ho во всей его многообразной деятельности не было почвы для судебного состязания, в котором взаимно создаются и разрушаются аргументы и установляются новые и не всегда ожиданные точки зрения не только на закон, но и на личность подсудимого, взятую не отвлеченно, а выхва­ченную из жизни со всеми своими корнями и ветвями. Для прокуроров-обвинителей не было ни школы, ни прак­тической подготовки. Поэтому можно было опасаться, что русская прокуратура сделается слепою подражательницею западным образцам, переняв страстные и трескучие прие­мы французских обвинителей, столь часто обращавших свое учение в прениях в страстную и запальчивую травлю подсудимых. От этого ее нужно было оградить путем ряда не существующих на Западе постановлений, подробно на­мечающих существо деятельности и нравственные обязан­ности обвинителя. Ha государстве лежит задача охранения общества, между прочим, преследованием нарушителей за­кона. Практическое служение этой важной задаче выпадает в судебьюм заседании на долю прокурора-обвинителя, и, исполняя свой тяжелый долг, он служит обществу. Ho слу­жение это только тогда будет полезно, когда в него будет внесена строгая нравственная дисциплина и когда инте­ресы общества и человеческое достоинство личности будут ограждаться с одинаковой чуткостью и усердием.

Учреждение присяжной адвокатуры, существовавшей при дореформенном строе лишь в узком и зачаточном со­стоянии, пришедшей на смену прежних ходатаев, крючко­творцев и челобитчиков «с заднего крыльца», было встре­чено горячим общественным сочувствием. K сожалению, она не была поставлена в благоприятные для ее развития условия, и наряду с присяжными поверенными появились частные ходатаи и совершенно посторонние адвокатуре лица, имеющие право быть представителями обвиняемого без всякого образовательного или нравственного ценза. Составители Уставов, указав определительно на то, как должен действовать в судебных прениях прокурор по от­ношению к защитнику, обратили больше внимания на опре­деление того, чего он не должен делать. B области судеб­ного состязания проведение в судебную жизнь правильных начал тесно связано с разработкой того, что по смыслу и духу закона дозволительно или недозволительно в су­дебных прениях, для целесообразного ведения которых недостаточно одного знания обстоятельств дела, знания родного слова и умения владеть им, а также следования формальным указаниям или ограничениям оберегающих честь и добрые нравы постановлений. Мерилом дозволи- тельности приемов судоговорения должно служить то со­ображение, что цель не может оправдывать средства и что высокая задача правосудного ограждения общества и вме­сте защиты личности от несправедливого обвинения долж­на быть достигаема способами, не идущими вразрез с нрав­ственным чувством. Деятелям судебного состязания не следует забывать, что суд в известном отношении есть школа для народа, из которой, помимо уважения к закону, должны выноситься уроки служения правде и уважения к человеческому достоинству.

Составители Судебных уставов, признав существенны­ми условиями производствауголоЕныхделвсудегласность, устность, непрерывность суда и судебное состязание сто­рон, по отношению к последнему приняли за правило, что для полного, по возможности, разъяснения обстоятельств, служащих к оправданию или обвинению подсудимого, пре­доставляется принимать участие в допросах и прениях на суде прокурору, подсудимым, их защитникам и лицам, по­терпевшим от преступления (Основные положения, ст. 68). Согласно указанию на участие упомянутых лиц в допросах, а также употребленному в 735 статье выражению - за­вершаетея, судебное следствие и прения составляют одно неразрывное целое под общим названием «судебного состя­зания». Такой именно взгляд проведен в ст. 630 Устава уголовного судопроизводства, в силу которой стороны пользуются в судебном состязании одинаковыми правами, причем им предоставляется участвовать в производстве судебного следствия (п. 1, 2 и 3) и опровергать доводы и соображения противной стороны (п. 4), т. e. вступать в прения, - и в ст. 632 Устава уголовного судопроизвод­ства, на основании которой право последнего слова как по существу дела, так и по каждому спорному предмету пре­доставляется всегда подсудимому или его защитнику. Су­дебные прения настолько составляют существенную часть судебного состязания, что они не устраняются из дела даже и в тех случаях, когда суд, согласно 682 статье Устава уголовного судопроизводства, не приступаеткглав- ной части судебного следствия, т. e. к поверке и рассмотре­нию доказательств. Так, в силу 681 статьи Устава уголов- ногосудопроизводства,если признаниеподсудимого не воз­буждает никакого сомнения, то суд, не производя дальней­шего исследования, может перейти к заключительным пре­ниям. Прения названы в Уставе уголовного судопроизвод­ства заключительными, ибо ими завершается судебное след­ствие, во время производства которого, согласно третьему пункту 630 статьи Устава уголовного судопроизводства, могут возникать отдельные прения по каждому предмету, на который стороны представляют свои объяснения, за­мечания или возражения. Лишь когда все то, что по дан­ному делу составляло предмет судебного исследования, исчерпано, а председатель объявил, что судебное следствие окончено и суд приступает к выслушанию речей сторон, наступает для них время представить свои доводы и за­ключения о виновности или невиновности подсудимого. Хотя в Уставе уголовного судопроизводства не содержится правила, обязывающего председателя провозглашать об окончании судебного следствия, и если это в большинстве случаев делается, то лишь по установившемуся обычаю, но с точки зрения желательных дополнений Устава уго­ловного судопроизводства представляется полезным обра­тить этот обычай в положительный закѳн. Поэтому 733 статью Устава уголовного судопроизводства надле­жало бы дополнить указанием на то, что по проверке в су­дебном заседании всего собранного по делу материала пред­седатель спрашивает стороны и присяжных заседателей, не желают ли они еще чем-либо дополнить судебное след­ствие, и, в случае отрицательного их ответа, объявляет судебное следствие окончеьшым, после чего суд приступает к выслушиванию заключительных прений. B этом смысле высказывалась высочайше учрежденная комиссия для пе­ресмотра Судебных уставов, внесшая в ст. 707 проекта Устава уголовного судопроизводства постановление такое, впрочем, с предоставлением права объявлять следствие законченным не председателю, а суду. B германском (Strafprozessordnung fur das Deutsche Reich k § 257) и в русском Уставе уголовного судопроизводства речи сторон относятся к заключительным прениям, или, как выра­жается германский процесс, «прокуратура, а затем подсу­димый получают слово для их выводов и предложений по окончании установления доказательств». Bo Франции (Code d’instruction criminelIe article1, 313-315) после про­чтения обвинительного акта председатель вкратце напо­минает подсудимому о выслушанном им и предоставляет слово прокурору, который излагает предмет обвинения («expose l*objet de laccusation»). По мнению некоторых из комментаторов французского Устава уголовного судопро­изводства, целью этих напоминаний и изложения является необходимость обратить особое внимание взволнованного и смущенного подсудимого на выдвигаемое против него обвинение. Едва ли, однако, эта цель достигается, так как обвинительный акт не составляет для подсудимого ничего нового, ибо сообщается ему за известный срок до заседа­ния, а начатие судебного заседания изложением обвинения прокурором с перечислением данных, послуживших осно­ванием к преданию суду, в сущности представляет собою обвинительную речь, односторонне подчеркивающую до­казательства предполагаемой виновности. Французский кассационрэый суд признает, что прокурор в своем вступи­тельном изложении может не только перечислить вновь выставляемых им свидетелей, но и заранее познакомить их с показаниями (решения 1836 и 1843 гг.). B Англии и Се­верной Америке после вопроса о виновности, предложен­ного подсудимому, обвинитель произносит вступительную речь, в которой указывает, какими доказательствами он намерен подтвердить виновность подсудимого BO взводи­мом на него преступлении, и разбирает имеющие возник­нуть по делу правовые, технические и судебно-медицинские вопросы. Вся дальнейшая его деятельность в заседании состоит в стремлении фактически подтвердить путем сви­детельских показаний и заключений сведущих людей по­ложения, выставленные им во вступительной и вместе C тем, в большинстве случаев, единственной речи, хотя по особенно сложным процессам обвинитель иногда выступает с возражением против показаний свидетелей защиты и тем вызывает последнюю на вторую речь. Наоборот, в Шот­ландии вступительной речи обвинителем не произносится, так как в обвинительном акте обыкновенно содержится весьма подробное изложение доказательств против подсу­димого и печатные экземпляры его раздаются, кроме под­судимого и защитника, судьям и присяжным заседателям. Таким образом, заключительными прения могут быть на­званы преимущественно у нас, в Германии и Шотландии и, в сущности, во Франции, так как, по свидетельству Буа- тара-Эли и Перрева, expose1 французского прокурора на практике далеко не всегда делается ввиду сознанной его бесполезности для подсудимого и необязательности для прокурора.

1. ГІо началу единства прокурорского надзора соста­вители Судебных уставов предполагали предоставить про­курору высшей инстанции заменять - лично или через своих товарищей - прокурора низшей инстанции по про­изводящимся в судебных местах делам. Предоставить такое право представлялось необходимым для того, чтобы выс­шие чины прокурорского надзора, долженствующие слу­жить руководителями для низших, могли принимать на себя ответственность в затруднительных случаях и по важным делам, «действуя со свойственным им опытом и знанием». Государственный совет признал не только не­удобным, но и вредным для дела допускать, чтобы обер- прокурор Сената мог произвольно заменять прокурора судебной палаты, а последний - прокурора окружного суда. Вследствие такого взгляда, неправильно и несогласно с 124, 127 и 129 статьями Устава уголовного судопроиз­водства, считающего обер-прокурора кассационного депар­тамента начальником прокуроров судебных палат, что со­вершенно противоречило бы коренной разнице их обязан­ностей, предположение составителей Уставов не нашло себе осуществления. Статья 131 Устава уголовного судо­производства разрешала каждому прокурору заменять лишь своего товарища. Прокурору же судебной палаты, на основании 539 статьи Устава уголовного судопроизвод­ства, принадлежало право заменять прокурора окружного суда лично - в особо важных случаях - или через своих товарищей лишь тогда, когда в судебной палате состоится определение о предании суду такого обвиняемого, о кото­ром местный прокурор полагал прекратить дело.В 1872го- ду, однако, ввиду настоятельных требований судебной жиз­ни и для успеха обвинительной деятельности, статья эта из­менена, причем и прокурорам судебных палат предоставле­но, по их собственному усмотрению или по распоряжению министра юстиции, принимать на себя и возлагать на своих товарищей исполнение всякой обязанности под­чиненных им лиц прокурорского надзора. Поэтому ныне под обвинительнюю речью прокурора (первый пункт 736 статьи Устава уголовного судопроизводства) следует разуметь речь не только состоящего при суде прокурора или его товарища, но и лица прокурорского надзора су­дебной палаты. Это соответствует и § 146 общегерманского Устава уголовного судопроизводства, в силу которого пер­вые лица прокуратуры при оберландгерихтах и ландгерих- тах имеют право принимать на себя во всех судах их окру­гов все должностные действия прокуратуры или соверше­ние таковых поручать другим должностным лицам, а не тем, которые прямо компетентны. Наша судебная практика пошла по этому вопросу еще дальше, и были случаи ко­мандирования министром юстиции для обвинения по тому или другому особо важному делу выдающихся по своим способностям лиц прокурорского надзора судебной палаты в суд другого судебного округа. Так, по известному делу Тальма, разбиравшемуся в Саратовском судебном округе, для поддержания обвинения был командирован товарищ прокурора Московской судебной палаты. Редакция 736 статьи Устава уголовного судопроизводства представ­ляется в настоящее время неполной. C одной стороны, пу­тем последовательных решений нашего кассационного суда в понятие о гражданском истце в широких размерах вклю­чено понятие о потерпевшем от преступления, под которое подошли не только ближайшие нисходящие, но и восхо­дящие родственники убитого, изувеченного или изнасило­ванной (решения уголовного кассационного департамента по делам Мироновича, 1885/5, нотариуса Назарова и др.), в некоторых случаях оскорбленные лица, испытавшие кос­венные убытки и потери, и, наконец, супруги, пострадав­шие вследствие лжесвидетельства по бракоразводному делу. C другой стороны, в уголовном суде ответчиками за подсу­димых, несущих личную ответственность, является целый ряд лйц. Таковы: родственники и опекуны малолетних, ли­ца, наблюдающие за безумными, и душевнобольными, гос­пода и хозяева в случаях, когда по гражданским законам они несут имущественную ответственность за своих слуг и при­казчиков, хозяева винокуренных заводов, когда им угро­жают денежные взыскания за уголовные нарушения служа­щих у них, принявшие наследство наследники умершего после предания его суду и, наконец, владельцы железно­дорожных и пароходных предприятий, несущие граждан­скую ответственность за вред, причиненный преступлением служащих при эксплуатации этих предприятий (1873/789, 1884/18, 1889/43, 1890/32, 1902/30, О. С. 1901/5). Пбэтому п. 2 ст. 736 должен бы ныне содержать в себе указание на участие в заключительных прениях не только граждан­ского по делу истца, но и гражданского ответчика. He представляется правильной редакция и п. 3 ст. 736, гово­рящая о защитительной речи защитника или об объясне­ниях самого подсудимого; так как на основании 749 статьи Устава уголовного судопроизводства подсудимый имеет право представлять свои оправдания после окончательных объяснений своего защитника, и в судебной практике бы­вали нередко случаи, когда такие последние оправдания со стороны подсудимого обращались в защитительную речь, превосходившую по объему только что произнесен­ную речь защитника. Поэтому правильнее было бы сказать в 736 статье, что заключительные прения состоят: ...3) из заключительной речи защитника и из объяснений самого подсудимого.

2. Согласно 735 статье Устава уголовного судопроиз­водства заключительные прения происходят по существу рассмотренных и проверенных доказательств. Поэтому, не разделяя рассуждений высочайше учрежденной комиссии по пересмотру Судебных уставов (объяснительная записка к проекту Устава уголовного судопроизводства) о том, что в противоположность судебному следствию, имеющему исключительно задачею собирание доказательств, прения направлены к освещению и оценке добытых судебным следствием данных, следует признать, что на судебном следствии происходит не простое собирание, а поверка до­казательств. Bce входящее в предварительное следствие заменяется непосредственным восприятием судей при уст­ной передаче свидетелями или при чтении протоколов осмотров, обысков и т. п. Лишь немногое в своем оконча­тельном виде остается неизменным, как, например, показа­ния свидетелей, подлежащие прочтению по 626 статье Устава уголовного судопроизводства. Перекрестный допрос свидетелей и экспертов, заявления и объяснения сторон, очные ставки, прочтение полученных участвующими ли­цами и свидетелями писем или находящихся у них доку­ментов (ст. 629 Устава уголовного судопроизводства) содействуют в большинстве случаев значительной перера­ботке того, что собрано предварительным следствием. Это рассмотрение и поверка доказательств, приведенных в об­винительном акте и выставленных против него, составляет именно задачу судебного следствия. Заключительные же прения идут дальше и должны представлять собой оценку и критический разбор доказательств (и улик) в их логи­ческой силе и житейской связи. Заключительные пре­ния - самая живая, подвижная, изменчивая в содержании и объеме часть судебного состязания. Вообще грворя, су­щество доказательств составляет их основу, тагк как ими удостоверяется или опровергается как событие преступле­ния и виновность в последнем подсудимого, так и налич­ность признаков, соответствующих преступному деянию,указанному в обвинительном акте. Поэтому прения, не­сомненно, не должны касаться предметов, не имеющих никакого отношения к делу, т. e. к событию, к виновности и к законному определению деяния, приписываемого под­судимому. Решения уголовного кассационного департамен­та (1868/254, 1870/533, 1871/1266 и 1873/710) воспрещают

в прениях касаться обстоятельств, не бывших предметом судебного следствия. Такое ограничение, однако, не мо­жет быть проведено последовательно, так как ст. 746 Уста­ва уголовного судопроизводства (по продолжению 1910 го­да) разрешено сторонам касаться не только определения в законе свойств рассматриваемого деяния, но и наказания и других законных последствий решения присяжных засе­дателей, между тем, как все это может быть предметом судебного следствия. Отсюда не только возможность, HO иногда и необходимость касаться источника, происхожде­ния и цели уголовного закона, причем может оказаться настоятельная необходимость говорить о правильности при- рленения того или другого закона к преступному деянию, составляющему предмет судебного разбирательства. Так, например, может возникать спор о том, есть ли описанное в обвинительном акте деяние самоуправство или грабеж, богохулеиие или кощунство (дело Осьминского 1892/11); составляет ли онѳ оскорбление святыии или же наимено­вание себя не принадлежащим званием (дело Матерухина 1899/21); подходит ли оно под определение ст. 129 Уго­ловного уложения или же под одну из сопредельных C нею статей. Наше устарелое Уложение о наказаниях не знает некоторых преступлений, давно уже вторгшихся в жизнь и нашедших себе определение в Уголовном уложе­нии, до сих пор не введенном в действие в полном объеме. Так, например, Уголовное уложение считает шантаж само­стоятельным преступлением (ст. 615) и помещает его в главу о наказуемой недобросовестности по имуществу, а кассационный суд наш подводит шантаж, с чрезвычайными натяжками, под понятие покушения на мошенничество. Нельзя, однако, отрицать права сторон доказывать отсут­ствие признаков мошенничества в деянии, ничего общего с ним, кроме корыстной цели, не имеющем. Bo всех по­добных случаях рассуждения о составе преступления не могут иметь места во время судебного следствия. Ha осно­вании 746 статьи Устава уголовного судопроизводства та­кие рассуждения представляют собою пользование весьма важным правом ввиду отсутствия у нас защиты при обряде предания суду. Оценивая окончательно выработанные на судебном следствии доказательства, стороны высказывают свое мнение о вине и невиновности подсудимого, но так как сделал и виновен суть разные понятия, не всегда сливающиеся воедино, то в прениях весьма часто могут быть сделаны указания на житейскую сторону дела, на практические условия- общежития, на господствующие в обществе взгляды, на влияние среды, примеров, печати и т. п. Точно так же иногда могут оказаться необходимыми указания на физические и психические свойства пола и возраста обвиняемого лица, на особенности его служебного или общественного положения, которые сами по себе до­казательством служить не могут и никакой поверке на судебном следствии обыкновенно не подлежат. Кроме того, целый ряд обстоятельств, увеличивающих или уменьшаю­щих вину, согласно действующему Уложению не имеет ха­рактера доказательств и тем не менее не может быть обой­ден в заключительных прениях, если участники их стре­мятся выяснить не одну формальную, но и жизненную правду дела. Наконец, из прений нельзя исключить ссылок на предметы общеизвестные, так называемые facta notoria, удостоверение которых на судебном следствии обычными приемами-допросомсвидетелей и официальнымисправка- ми - подтверждено быть не может. Таковыми являются научные данные, обратившиеся в аксиому, исторические события, не подлежащие сомнению, явления природы или такие условия общежития, которые всеми признаны обще­обязательными и т. д. Невозможно требовать судебных доказательств того, что признается всем человечеством или значительною его частью, что бесспорно считается в том или другом исповедании веры догматом или таинством, или входит, как существенное начало, в общественное или государственное устройство, или, наконец, внушается с дет­ства путем воспитания и элементарного научения. Сюда надо отнести также и цитаты из Священного писания и общепризнанных классических произведений всемирной ли­тературы, а также ставшие историческими афоризмы. Та­кие ссылки и цитаты иногда необходимы, как освобож­дающие речь от напрасного многословия или выпукло ри­сующие мысль говорящего под условием, конечно, что эти ссылки будут сделаны правдиво и с полной точностью. Особняком стоит вопрос о противопоставлении в прениях показаниям выслушанных при судебном следствии экспер­тов - мнений пользующихся известностью специалистов. Он должен быть решен отрицательно во всех случаях, ко­гда такие мнения не были сторонами, с разрешения суда, оглашены во время судебного следствия. Непререкаемой силы эти мнения иметь не могут, так как иначе они явля­лись бы чем-то вроде отвергнутых Судебными уставами предустановленных доказательств. B самом противопо- ^ложении этих мнений - показаниям экспертов заклю­чается, как верно заметил Сенат (1902/20), возможность их оспаривания. По существу своему такое мнение спе­циалиста является доказательством - и притом новым, ко­торое по заключении судебного следствия предъявляемо быть не может, не говоря уже о том, что здесь возможен односторонний подбор источников, остающийся без про­верки в отношении содержания их и верности передачи.

3. Число лиц, участвующих в заключительных прениях, законом не ограничено. Сложность и важность дела может вызвать необходимость возложения обязанностей обвини­теля на двух и даже более представителей прокуратуры. B нашей судебной практике такие случаи бывали неодно­кратно (например, дело Таганрогской таможни в Харь­кове, дело игуменьи Митрофании в Москве, дело «Не- чаевцев» в Петрограде и т. п.). По той же причине подсудимый может иметь нескольких защитников, а потер­певший, пользующийся правами обвинителя, гражданский истец или гражданский ответчик (например, по 683 статье первой части X тома) в уголовном суде - несколькихпред- ставителей. B ст. 226 германского Устава уголовного судо­производства говорится, что «несколько должностных лиц прокуратуры и несколько защитников могут действовать вместе на главном следствии и разделять между собою их работу». Попытки ограничить число защитников двумя были сделаны в Италии, в проекте преобразований в уго­ловном судопроизводстве, составленном Боначчи при ми­нистерстве Рудини и переработанном уже Криспи мини­стром юстиции Тавани ди Календа. B нем указывалось, что по делам директоров крупных промышленных или финансовых предприятий число защитников одного подсу­димого доходит до девяти, что крайне обременительно для суда. Ho как бы иногда ни было неудобным для суда боль­шое число защитников - это не имеет значения для пра­вильных условий судебного состязания. Установляя су­дебное состязание, закон имеет в виду две стороны - обви­няющую и защищающую, и задачей их законной борьбы ставится исследование истины в уголовном деле, насколько она доступна силам человеческого понимания. Численное неравенство сил не имеет в этом отношении значения. Оно лишь случайный признак. Против одного подсудимого мо­гут выступать по два прокурора, против одного проку­рора- несколько защитников. Гораздо важнее количества представителей сторон - их качество. Рассматриваемые с точки зрения таланта и знания, несколько заурядных за­щитников не могут составить надлежащего противовеса одному талантливому обвинителю, а три-четыре рядовых прокурора не идут в сравнение с одним богато одаренным защитником, горячим словом которого движет глубокое внутреннее убеждение. Становиться на почву учета сил в этом отношении и опасно, и произвольно. Ho если нельзя говорить о качестве представителей сторон, то еще менее можно говорить о их числе.

4. Порядок заключительных прений соответствует по­рядку перечисления, сделанному в 736 статье Устава уго­ловного судопроизводства, причем для соблюдения правила 748 статьи Устава уголовного судопроизводства о том, что во всяком случае право последнего слова принадлежит подсудимому или его защитнику, объяснения гражданского ответчика за деяния подсудимого должны быть выслуши­ваемы после представления объяснений гражданским ист­цом или частным обвинителем. Предоставление граждан­скому истцу участия в заключительных прениях лишь по выслушании речей прокурора и защитника составляет

несомненное нарушение ст. 736 Устава уголовного судопроизводства, которое только в таком случае может быть призвано несущественным, если защитнику предо­ставлено было возразить гражданскому истцу, а подсуди­мому было дано последнее слово (1870/671, 1874/209).

5. Способ прений, согласно с одним из основных начал Устава уголовного судопроизводства - устностъю, должен быть словесный. Устав уголовного судопроизводства (статьи 625-629) всемерно устраняет чтение там, где оно может быть, без нарушений необходимой точности и опре­деленности, заменено живым словом. Допущение чтения речей не только подрывало бы впечатление, которое они должны производить, и ослабляло бы непосредственность восприятия их содержания, сосредоточивая на себе гораздо менее внимания, чем изустные объяснения, но и неизбежно придавало бы им свойство заранее написанных до судеб­ного заседания. Сенат (1873/977) признал недопустимым произнесение заключительных речей по проектам, заранее заготовленным, но разрешил, однако, сторонам «загляды­вать» в заметки, когда изменяет память, т. e. применил к речам правило о памятных записках при изустных пока­заниях, содержащееся в 628 статье Устава уголовного су­допроизводства.

оследняя краткая сес­сия Государственной ду­мы открылась речами, в одной из которых очень удачно было указано, что к воспрещению казенной продажи вод­ки и спирта, вызванному войной, могут быть применены слова Пушкина о «рабстве, павшем по манию Царя». Дей­ствительно, снятие ига этого второго рабства в течение полугода принесло уже яркиеиосязательные плоды. Поря­док и спокойствие в деревне, очевидное и быстрое умень­шение преступности во всей стране, ослабление хулиган­ства и поразительный по своим сравнительно с прошлыми годами размерам приток взносов в сберегательные кас­сы - служат блестящими доказательствами благодетель­ности этой меры. А, между тем, сколько лет по отношению K вопросу о борьбе с народным пьянством наше законо­дательство и, в значительной мере, общество и печать хо­дили «вокруг да около», намечая трудно осуществимые способы борьбы, в действительность которых они сами не верили, стыдливо и лицемерно умалчивая о главном источ­нике зла. Голоса немногих общественных учреждений и отдельных лиц, радевших о нравственном физическом здо­ровье народа, терялись в согласном хоре официальных за­явлений, из которых в одном, авторитетно сделанном в Го­сударственной думе, даже говорилось,чтоводкасоставляет предмет первой необходимости для народа, в забвении того, что она грозит обратиться в предмет его конеч­ной гибели. K этому хору присоединилиґсь голоса своеко­рыстных добровольцев из частных лиц, певших 0 том, что «все обстоит благополучно» и повторявших избитые ссыл­ки на то, что «Руси» нет другого веселия, как «пити», и ко- щунственныеуказаниянабрак в Кане Галилейской и,даже, на Тайную Вечерю. Надо заметить, что долгое время наше общество относилось к питейному вопросу весьма равно­душно. Оно оставалось, за малыми исключениями, посто­ронним зрителем смены картин и настроений в этом вопросе. Пред его глазами прошел откупщик, провинциаль­ный питейнЬій меценат, финансовый друг отечества, безна­казанный фальсификатор народной отравы и легализиро­ванный насильник во имя своих прав на это, прошел корректный и безупречный чиновник акцизного ведомства. Ha его глазах «дешевка» заменила приправленную дурма­ном «сивуху», а затем, когда продавцом водки сделалась казна, открылись «винные лавки» с их атрибутами - чи­стотой, порядком и внутренним благочинием.

Пьянствующий русский человек, по большей части ка­жущийся безобидным и сознающий, в трезвом состоянии, что «ослабевать» грешно и стыдно, долгое время был со­зерцаем преимущественно со стороны анекдотической, без углубления в причины и последствия его печальной при­вычки.

Ho в последние годы, когда пробудилось общественное сознание и стало с чувством тревожной критики относить­ся ко многим условиям и явлениям вседневной русской жизни, благодушный взгляд на пьяного сменился живо­трепещущим вопросом о пъянстве и о его победоносном, Завоевательном шествии среди русской действительности.

Народное пьянство в России являлось истинным обще­ственным бедствием, которое наравне с широко и глубоко внедряющимся сифилисом - par nobile fratrum1-состав­ляло все более и более нарастающую опасность вырожде­ния народа в духовном и физическом отношеьмш, могущего оказать роковое гибельное влияние на историю родины и на стойкость русского племени в охране своей самостоя­тельности при столкновении с другими племенами. Указа­ние на сравнительно малое душевое потребление спирта в России не представляло ничего успокоительного, ибо важ­но не количество выпиваемого в год спирта, а способ его употребления, нравственно и физически разрушительный, легко и незаметно приводящий к пагубной привычке, для которой создавалась вполне благоприятная почва и против которой не принималось решительных мер борьбы. Сред­нее душевое потребление водки в 40% в России состав­ляло 0,61 ведра в год на человека, и в ряду четырнадцати государств, где наиболее распространено употребление вод­ки, Россия стояла на девятом месте, причем на первом месте стоит Дания, где приходится 1,72 ведра на чело­века. Ho и Франция тоже стояла лишь на шестом месте (0,82 ведра на человека), а, между тем, в ней развитие спиртного пьянства приводило к ужасающим выводам. До­статочно указать, что в ней расходовалось в 1873 году 7 тыс. гектолитров абсента, а в 1907 году уже 340 тыс. гектолитров и что в ее maisons de sante 1 в 1903 году на 10 тыс. сумасшедших приходилось 4 тыс. алкоголиков, причем с 1897 года число сумасшедших алкоголиков уве­личилось на 57%. Эти цифры имеют грозное предостере­гающее значение и для нас. Положение вещей, при кото­ром с 1896 по 1906 год население Русской империи уве­личилось на 20%, а питейный доход на 133%, причем в последнее время народ пропивал ежедневно почти 2 млн. руб., не могло быть признано нормальным. Необходимо принять, во внимание, что уже в девяностых годах прош­лого столетия в Европейской России ежегодно - в сред­нем - сгорало и умирало от ожогов около 1000 человек, лишало себя жизни и отравлялось по неосторожности свы­ше 3200 человек, тонуло со смертельным исходом 7300 и опивалосъ смертельно свыше 5000 человек, причем, в чис­ле погибших по первым трем категориям было, без сомне­ния, значительное число лиц, находившихся в состоянии опьянения или доведенных до самоубийства злоупотребле­нием спиртными напитками. B это же десятилетие среднее число преступлений и проступков, совершенных в нетрез­вом виде, составляло 42% общего числа, 93% воинских проступков было результатом чрезмерной «выпивки», и, на­конец, вскрытие мертвых тел лиц, скоропостижно умер­ших, давало 57% умерших от пьянства и его последствий. B одном апреле месяце 1908 года в Петрограде 55 мужчин прибегло к самоубийству, и из вих 18 - под влиянием пьянства. Нужно ли поэтому говорить о разрушительном влиянии пьянства на семью, на личную и общественную нравственность? Нужно ли указывать на постоянное воз­растание числа погибающих людей и утрачиваемых ими трудовых дней и средств, необходимых для удовлетворе­ния насущных потребностей человеческой жизни, а не

животного прозябанкя?!Спричиноювсегоэтого следовало бороться и не оправдывать слов митрополита Филарета: «Глубоко несчастно то время, когда о злоупотреблениях говорят все, а победить их никто не хочет».

Средствами для этой победы в законе и отдельных проектах предлагались: попечительства о народной трез­вости; уменьшение процентного содержания алкоголя и увеличение размеров посуды; учреждение опеки и ограни­чение правоспособности для привычных пьяниц и, затем, ряд «маниловских» пожеланий, осуществление которых едва виднеется в тумане отдаленного будущего, окрашен­ного розовым цветом мечтаний, беспощадно разрушаемых грубою прозою жизни. Bce это было предложением пал­лиативов, заставлявшее лишь на время зажмуривать глаза на корень зла. «Зеленому змию» всемерно избегалось на­носить удар в сердце или даже напугать его, а все стрем­ление было обращаемо на то, чтобы создать ему на его победном шествии некоторые - весьма им легко обходи­мые- затруднения и призрачные препятствия. Правда, против этого способа борьбы раздались в Государствен­ной думе по смелому и настойчивому призыву М. Д. Че­лышева и в Государственном совете по благородному по­чину усопшего В. П. Череванского решительные голоса. Первый из них в ряде сессий неумолчно и с страстной на­стойчивостью, заслуживающей величайшего уважения, вел борьбу против казенной продажи водки; второй и неко­торые из его союзников доказывали несостоятельность и обманчивую практичность тех мер, которыми предполага­лось ослабить народное пьянство. Если осуществится пол­ное и действительное отрезвление народа, имена этихдвѵ.х людей не могут, не должны быть забыты. Попечительства о народной трезвости, несмотря на некоторые несомнен­ные достоинства этих учреждений организации, независимо притом от главной их цели по отношевию к народному пьян­ству, осуществляли собою народную поговорку: «Под руб­левый грех грошовой свечой подкатываться». И, действи­тельно, какое значение могли иметь для борьбы с пьян­ством ассигнования 4 или даже 5 млн. при доходе от казенной продажи свыше700млн.?!Этамилостыня,иритом постепенно сокращаемая в сознании ее бесплодности, по­лучала, притом, назначение, обратно пропорциональное силе проявлений народного пьянства. Так, например, на лечебницы для больных алкоголиков отделялось в 1908 го­ду 28 тыс. руб. в год на всю Россию, т. e. около V28o про­цента 700 млн. Когда была введена казенная продажа вина, предполагалось, что кабак - средоточие спаивания, закла­да и ростовщичества - отжил свое время. Ho это была иллюзия, и кабак не погиб, а лишь прополз в семью, виося в нее развращение и приучение жен и даже детей пить водку. Сойдя официально с лица земли, кабак ушел под землю, в подполье для тайной продажи водки, став от этого еще более опасным. Tрудио сказать, какое впечат­ление было тяжелее-от старого кабака, давно осужденного нравственным сознанием народа и терпимого как зло, или от позднейшей благообразной казенной винной лавки, у дверей которой в начале рабочего дня нетерпеливо толпи­лись люди с изможденными лицами поставщиков питей­ного дохода, распивавших «мерзавчики» тут же на месте, причем взрослые часто служили посредниками для мало­летних, получая зато право «глотнуть». Об издании обя* зательных постановлений городских дум и земских собра­ний, запрещающих единоличное публичное распитие, что- то было не слышио...

Надзор членов попечительств за тайной продажей вина был поставлен в совершенно неисполнимые условия и за­ранее обречен на существование лишь на бумаге. Устрой­ство чайных, полезное само по себе в смысле доставления дешевого напитка, имело весьма отдаленное отношение к борьбе с пьянством, ибо движущие побуждения к чаю и к водке вытекают из совершенно независимых друг от друга источников. Притом эти чайные, а также столовые сдава­лись весьма часто в аренду, причем нередко буфетчиками или заведующими ими являлись местные домохозяева, ко­торым очень выгодно не платить за торгозые документы и которые, конечно, более заботились о выгодной продаже припасов, чем о состоящих при некоторых чайных читаль­нях. Устройство театральных представлений и разумных развлечений, если и служит на некоторое, очень короткое время отвлечением от трактира, то самостоятельное воздей­ствие винной лавки на ее постоянных посетителей ими уже нисколько не парализовалось. Учреждение попечительств имело в виду пополнить досуг народа здоровым и трезвым содержанием, в котором, конечно, должны были найти себе место и безобидная веселость, и поучительные зрелища, и научение путем бесед, картин и рассказов. Ho практика в значительной степени извратйла эту цель, на место разум­ного времяпрепровождения поставив развлечения, среди которых есть забавы, заключающие в себе очень мало об­лагораживающего элемента. Tрудно искать последнего в пошлых по содержанию куплетах, в выходках клоунов, по­строенных на унижающих человеческое достоинство плев­ках, пинках и пощечинах, и в кинематографах, где такое большое место отводится изображению борьбы с ловкими преступниками, кончающейся торжеством порядка, но по­путно наглядно преподающей методологию и систематику грабежей и убийств. И в остальных отраслях деятельности попечительств плоды ее были спорны, сомнительны И BO всяком случае очень не велики. Другого нельзя было и ожидать в деле борьбы с пьянством. Невозможно рассчи­тывать на одну гигиену в борьбе с заразною болезнью, как нельзя думать, что угольный угар можно обезвредить ку­рительными свечками. B деле народного отрезвления по­средством попечительств борющиеся стороны были далеко не равносильны. C одной стороны, здесь были порок, сла­бость воли, больные привычки и почти безграничный соб­лазн, всем доступный и легко осуществимый, а с другой,- отдаленное нравственное влияние, далеко неравное по отношению к каждому и обреченноенабессиАьное столкно­вение с людским безразличием, закоренелыми бюрократи­ческими привычками и народными обычаями. B последнем отношении интересно отметить, что ходатайства попечи- тельстз об упразднении в некоторых местных казенных винных лавкахбыли удовлетворяемылишь в размереЗО%. Вопрос об опеке нод привычными пьяницами и о принуди­тельном их лечении был разработан еще в 1889 году осо­бой комиссией общества охранения народного здравия под председательством доктора Нижегородцева. Ею признано, что лица, доведшие себя употреблением спиртными напит­ками или другими опьяняющими веществами до такого бо­лезненного состояния, что поступки их оказываются вред­ными или опасными, могут подлежать принудительному помещению на срок от шести месяцев до двух лет в осо­бые лечебницы, ограничению правоспособности с учреж­дением над ними опеки, причем принятие этих мер может состояться не иначе, как на основании постановления су­дебного присутствия, намеченного проектом Опекунского устава. Это постановление комиссии вызвало против себя ряд теоретических нареканий, направленных в защиту лич­ной свободы привычного пьяницы. Горячие порицатели, закрывая глаза на действительность, забывали, что проект комиссии гораздо более, чем существующие законы, обе­регал бы личность алкоголика от постоянного вмешатель­ства в его жизнь и в имущественные дела. Арестовать его и подвергнуть насильственному заключению было бы нельзя: ни жена, ни родные, ни ближайшее начальство взять пьяницу в «за крепкий караул», как еще недавно го­ворилось у нас в XIV томе законов, не могли бы при всем своем желании. Для этого необходимо вмешательство ок­ружного суда, в присутствии которого непременной и обя­зательной экспертизой врачей-специалистов было бы до­казано, что дальнейшее до выздоровления пребывание при­вычного пьяницы в обществе невозможно. Порицатели B этом случае злоупотребляли словом «свобода», быть мо­жет, не зная, что человек-зверь Калибан в «Буре» Шекс­пира, напившись водки, радостно кричит: «Свобода! Сво­бода!»

B настоящей заметке не место излагать те «трудные роды», с которыми было связано прохождение через наши законодательные учреждения проектов о передаче попечи- тельств о народной трезвости земствам и городам и о ме­рах борьбы с народным пьянством, прикрытых мало обе­щающим названием «изменений и дополнений некоторых относящихся к продаже крепких напитков постановлений». Значительная часть времени, отданная этим проектам, была после длительного и томительного обсуждения их в особых комиссиях посвящена турнирам двух бывших ми­нистров финансов, сводившимся в сущности к защите вин­ной монополии и опровергнутой жизнью целесообразности организации попечительств о народной трезвости. Боязнь ораторов нашей Верхней палаты лишить, коснувшись корня зла, наш бюджет одной из самых существенных статей по­буждала их наряду с оплакиванием результатов народного пьянства идти на различные уступки и компромиссы. До­статочно в этом отношении указать, что Россию предпола­галось разделить на две большие области: на сельскую, где возможна и необходима борьба с пьянством посред­ством запретительных приговоров сельских обществ, и го­родскую, где это оружие борьбы у представителей населе­ния отнималось. Между тем, в городах пили в три раза больше, чем в сельских местностях, и процентное отноше­ние спиртных напитков на горожанина значительно пре­восходило таковое же относительно сельчан. При этом забывалось, что город в последние полвека все больше и больше втягивает в себя сельское население своими отхо­жими ремеслами, фабриками и заводами и что именно это население подвергается особому соблазну пьяиства в дни субботних расчетов, когда у ворот заводов и фабрик, тре­вожась за участь полуголодных и полуодетых детей, их ма­тери ждут выхода мужей, чтобы спасти хоть часть выруч­ки от пропивания ее целиком. Забывалось и существование целых своеобразных классов общества, известных у нас под названием «золоторотцев», «хитровцев», «босяков» и всякого рода хулиганов, грозящих общественному порядку и безопасности в своем непрерывном росте. Для этих Ka- tilinarische Existenzen*, как их назвал Бисмарк, венец за­работка и цель дня состояли в выпивке, их невозможно было приучить к систематическому труду и оторвать от кабака, для которого добывались деньги милостыней, а иногда и насилием. И в то время, когда для борьбы с ху­лиганством в официальных совещаниях и даже в некото­рых органах печати предлагалось ввести в употребление розги и когда одна из серьезных мер борьбы - работные дома с принудительным трудом мирно почивают в виде проектов в канцеляриях и Государственной думе, в борьбе с другим и главным источником зла - с пьянством у го­рода отнималось самое действительное средство - запре­щение казенной продажи, как будто одним усилением на­казания за появление в публичном месте в состоянии явного опьянения можно было достигнуть чего-либо серьез­ного. Хотя в конце концов Верхняя палата после долгих прений и распространила право запрещения винной тор­говли на города, но в общем можно сказать, что гора по­желаний родила мышь практического осуществления.

B таком виде застала вопрос о народном пьянстве вой­на. Раздалось властное и благотворное слово, сразу поло­жившее предел законодательным колебаниям, финансовым сомнениям и рутинной привычке на место живых и реши­тельных мер ставить гамлетовские «слова, слова, слова»..., Последствия этого сделались так осязательны для всех и так радостны для тех, кто сознавал пучину гибели, в ко­торую несли русский народ потоки выпиваемого им зелья, что многим общественным организациям не верилось в устойчивость и продолжительность нового порядка вещей...

Надо надеяться, что на помощь благодетельному и дей­ствительному почину в борьбе с пьянством придет исклю­чительная власть, настойчиво и неуклонно преследуя тай­ную торговлю, фальсификацию и суррогаты оплакиваемых некоторыми водки и пиво, и что нестесняемая напрасными путами общественная самодеятельность широко разовьет духовное научение и научное практическое обучение на­рода в ряде крупных и мелких учреждений, заполнив его досуг и оградив его тем от развлечений азартом и нездо­ровыми зрелищами»

А. Ф. Кони

История развития уголовно-процессуального законодательства в России 1

А. Ф. Кони. Избранные труды и речи Тула, "Автограф", 2000 1 Печатается по: Устав уголовного судопроизводства. / Под ред. M. H. Гернета. М., 1914. Законы о судопроизводстве уголовном, помимо своего значения как ряда действующих правил об отправлении уголовного правосудия, имеют значение историческое, политическое и этическое. Историческое -- в смысле показателя путей и степени развития народа к восприятию господствующих форм и обрядов уголовного процесса и усвоению себе связанных с ними учреждений; политическое -- в смысле обеспечения личных прав и свободы и степени ограничения самовластия органов правосудия и произвола в способах отправления последнего; этическое -- в смысле развития правосознания народа и проникновения в процессуальные правила нравственных начал. С этих точек зрения особенного внимания заслуживает та роль, которую играет в выработке приговора внутреннее убеждение носителей судебной власти. Ближайшее знакомство с историческим развитием процесса показывает, что, имея задачею быть живым выразителем правосудия, судья не всегда, однако, принимал одинаковое участие в исследовании истины и роль, которая отводилась его внутреннему убеждению как основанию приговора, не была однородна в разные исторические периоды. Народный суд гелиастов под председательством архонта в Древней Греции, присяжные судьи (judices jurati) под руководством претора в Риме до IV века до Р. X. и франко-германский суд лучших людей, созываемый вождем мархии, являются представителями чисто обвинительного начала и решают судебный спор лишь по тем доказательствам, которые представлены истцом -- обвинителем и ответчиком -- обвиняемым. К доказательствам греческого и римского процессов -- задержанию с поличным, собственному признанию и показаниям свидетелей -- эпоха leges barbarorum {Законы варваров (лат.). } присоединяет свои, выдвигая на первый план очистительную присягу подсудимого и поручителей за него из свободного сословия, с заменою ее ордалией, т. е. испытанием огнем, водою и железом. Феодальная система передает суд в руки сеньора, патримониального владельца, по уполномочию которого его заместитель (во Франции -- бальи) судит обвиняемого при сотрудничестве определенного числа равных последнему по званию людей. Процесс остается тем же, но в числе доказательств преобладает судебный поединок, получающий особенное развитие в XI и XII столетиях и почти совершенно упраздняющий свидетельские показания. Так совершается постепенный переход от свободы внутреннего убеждения -- при ограниченном круге доказательств -- древнего народного суда к внешней задаче суда феодального, которая характеризуется отсутствием или, вернее, ненадобностью внутреннего убеждения в виновности или невиновности подсудимого. Вместо суда человеческого этот вопрос решает суд Божий, выражающийся в наличности или отсутствии несомненных признаков виновности, состоящих в следах ожогов, в победе противника во время поля и т. д. Определяя, на чьей стороне истина, суд не исследует вины и не основывает своего приговора на сопоставлении и взвешивании внутренней силы доказательств: поличное, ордалия, поединок и даже собственное сознание такой работы по тогдашнему взгляду вовсе не требуют. Сплочение государств в одно целое и торжество монархического единства над феодальною раздробленностью объединяют суд, сосредоточивая его в руках специальных судей, назначаемых от короны. Их роль изменяется. Подобно служителям церкви, имевшим свой особый инквизиционный процесс, коронные судьи начинают разыскивать доказательства преступления и доискиваться виновности подсудимого. Под влиянием церкви, которая все более и более сливается с государством, устраняются кровавые доказательства. Исчезают всякие следы ордалий, не назначается более судебных поединков. Но связанное с формальной проповедью мира и человеколюбия влияние церкви на светский суд привело к обратному результату, усвоив этому суду приемы и обстановку своих исследований. Очищенная церковью от воззрений феодального времени, система доказательств сосредоточилась на показаниях -- и прежде и главнее всего, на собственном сознании и оговора. Это сознание надо добыть во что бы то ни стало -- не убеждением, так страхом, не страхом, так мукою. Средством для этого является пытка. Употреблявшаяся в античном мире и в феодальную эпоху очень редко и лишь относительно рабов и несвободных, пытка становится универсальным средством для выяснения истины. Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тисками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока и подошвы, в которого вливают неимоверное количество воды. Этого нельзя делать всенародно -- и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судорожными рыданиями или прерывающимся, умирающим шепотом. Отсюда -- отсутствие очевидно бесполезной защиты, безгласность, письменность и канцелярская тайна. Очевидно, что и тут внутреннему убеждению очень мало места. Если только есть убеждение, что пытка -- спасительное средство для получения истины, а в этом горячо убеждены, в лице выдающихся юристов, все судьи того времени, то решает дело физическая выносливость подсудимого. Это время можно назвать временем предвзятости судейского убеждения. Человечество, однако, движется вперед и к концу своего свыше трехвекового господства пытка сначала регулируется и сокращается и, наконец, исчезает с мрачных процессуальных страниц. Развивавшаяся рядом с нею система формальных, предустановленных доказательств заменяет ее и господствует повсюду, более или менее неограниченно, до введения суда присяжных. Эта система дает в руки суда готовый рецепт, где установлены заранее виды и дозы доказательных средств, необходимых для излечения подсудимого от недуга, называемого преступлением. Задача сводится к механическому сложению и вычитанию доказательств, вес и взаимная сила которых заранее определены, причем даже и для сомнения есть определенные, формальные правила. Хотя при господстве розыскного, следственного процесса судебная власть сама собирает доказательства, но, собрав их, она не дает суду права свободно сопоставлять и сравнивать их, руководясь внутренним убеждением, а указывает ему для этого готовое непреложное мерило. Время господства системы формальных доказательств может быть поэтому названо временем связанности внутреннего убеждения суда. Новое время дает, наконец, надлежащую свободу убеждению судьи, возвращая его в положение античного судьи, но обставляя его личность и деятельность условиями и требованиями, которые обеспечивают, по мере возможности, правильность отправления правосудия. Розыск доказательств, в самом широком смысле слова, производит судья, вооруженный опытом и знанием, и свою работу передает другим судьям, которые ее уже оценивают, присутствуя при совокупной работе сторон по разработке этих доказательств. При этом следственно-обвинительном производстве вывод о виновности является результатом сложной внутренней работы суда, не стесненного в определении силы доказательств ничем, кроме указаний разума и голоса совести. Притом, по важнейшим делам судебная власть зовет к себе в помощь общество, в лице присяжных заседателей, и говорит этому обществу: "Я сделала все, что могла, чтобы выяснить злое дело человека, ставимого мною на твой суд,-- теперь скажи свое слово самообороны или укажи мне, что, ограждая тебя, я ошибалась в его виновности". Наш старый уголовный суд, решительная отмена которого была возвещена Уставом уголовного судопроизводства, являясь выразителем системы связанности внутреннего убеждения, представлял в законодательном своем начертании и в практическом осуществлении безотрадную картину, оправдывавшую негодующие слова Хомякова о том, "что Россия в судах черна неправдой черной". Законной опорой этого суда являлась вторая часть XV тома Свода законов -- бессвязное собрание самых разнородных и разновременных постановлений, механически сливавших воедино статьи Уложения царя Алексея Михайловича, указы Петра и, как выразился в 1835 году Государственный совет, "виды правительства", обнародованные в 1784, 1796--1809 и 1823 годах. Этот суд существовал для немногих и за немногое. Лишь крайние нарушения условий общежития, в которых предписания закона сливались с велениями заповедей, да и то не всех, влекли за собой общий для всех суд. Все остальное для целой массы населения разбиралось специальными сословными и ведомственными судами, границы подсудности которых далеко не всегда были ясны. В особенности широкое применение имел суд чинов полиции и помещиков, при котором понятие о судебном разбирательстве неизбежно переходило в понятие о расправе. Лишь при совершении крепостными важнейших преступных деяний, влекущих лишение всех прав состояния, владелец "душ" был безусловно обязан обращаться к общему суду в лице уездного суда и Уголовной палаты. Во всех же остальных случаях, когда крепостному приписывалась вина против помещика, его семейства и управляющего, его крестьян и дворовых или даже посторонних, обратившихся к заступничеству помещика, существовало право бесконтрольного домашнего суда и взыскания. Если, однако, при этом вина представлялась особо важной или меры взыскания "домашнего" изобретения оказывались мало успешными, то провинившиеся отсылались в смирительные или рабочие дома, а также и в арестантские роты на срок (до 1846 года), самим владельцем определенный. Если же помещику или (до 1854 года) его управляющему это наказание казалось слишком малым, то к их услугам было право отдачи несовершеннолетних крестьян в кантонисты, а более взрослых в рекруты или препровождение их "в распоряжение губернского правления", которое, "не входя ни в какое розыскание о причинах негодования помещика", ссылало представленного в Сибирь в сопровождение жены и детей, не достигших "мальчики -- пяти лет, а девочки--десяти лет". Ближайшую к городскому населению инстанцию суда представлял собою по большей части квартальный надзиратель и его непосредственное начальство. Ими учинялось разбирательство по маловажным делам. Общие суды считались коллегиальными, но сам закон допускал такой состав присутствия (в магистратах и ратушах), в котором все судьи были неграмотные, и возлагал на секретаря изложение решения таких судей. В действительности дела почти никогда не докладывались даже и в уездных судах, где большая часть членов были малограмотные или вовсе неграмотные. В судах второй степени дело тоже обыкновенно решалось без доклада, одним товарищем председателя, единственным членом, назначаемым от правительства,-- все прочие члены, за исключением иногда председателя, только подписывали заготовленное заранее решение участи подсудимого, совершенно им неведомого. А между тем закон предоставлял такому суду право определять наказание по своему усмотрению, не установив ни высшего предела лет каторжной работы, ни числа ударов кнутом или плетьми. Перо художника и юмор бытописателя оставили незабвенные образы типических судей того времени. Гоголь и Иван Аксаков, Салтыков-Щедрин и Горбунов нарисовали картины отправления правосудия, правдоподобность которых подтверждается серьезными исследователями и очевидцами, каковы, например, Ровинский, Стояновский и др. Излишне говорить, что при низком уровне судей и влиятельном положении секретаря, а также при бесконтрольном усмотрении органов местной полицейской власти отсутствие при судебном разбирательстве "корыстных или иных личных видов" составляло скорее исключение, чем общее правило. Недаром один из описателей деятельности квартального надзирателя, которого московские обыватели обыкновенно называли Комиссаром, приводил слова будто бы подлинной, но во всяком случае характерной, рукописи: "Не Бог сотвори Комиссара, но бес начерта его на песце и вложи в него душу злонравную, исполненную всякие скверны, воеже прицеплятися и обирати всякую душу христианскую". И высший суд -- Сенат -- тоже не был богат людьми просвещенными и, в особенности, получившими юридическое образование. При господстве канцелярии знаменитая "практическая опытность" в делах, т. е. рутинная и в то же время изворотливая техника, облеченная в отяготительное многословие, заменяла собою правильные понятия о духе и целях закона. Так, например, в начале сороковых годов в семи петербургских департаментах Правительствующего Сената оказалось всего шесть человек, получивших высшее образование. Главная пружина деятельности общих судов -- секретарь, от которого в огромном большинстве случаев зависел исход дела, отличался нередко от "начертанного бесом" Комиссара лишь большим внешним достоинством манер да навыком в законах и умелою "готовностью подбирать их масть к масти", о чем ему укорительно, но бессильно напоминал указ Петра Великого, вставленный в зерцало. Поэтому в старом суде торжествовало, в руках приказных людей, своеобразное правосудие, среди органов которого подчас власть без образования затопляла собою небольшие островки образования без власти. Вследствие этого слова коронационной эктении "яко суды Его не мздоимны и не лицеприятны сохрани!" являлись не мольбою об устранении возможности, а воплем пред подавляющею действительностью. Канцелярская тайна, бесчисленные отписки и допускаемая самим законом плодовитость в возбуждении частных производств, возвращавших дело почти что к его первоисточнику, были атрибутами уголовного производства и влекли за собою медленность и волокиту, достигавшие иногда поразительных размеров. Достаточно указать хотя бы на дело о краже из московского уездного казначейства медной монеты на 115 тыс. руб., возникшее в 1844 году и оконченное лишь в 1865 году, т. е. через 21 год. Материалом для суда такого устройства и состава служило следствие, производимое полицией. Безотчетный произвол, легкомысленное лишение свободы, напрасное производство обысков, отсутствие ясного сознания о действительном составе преступления, неумелость и нередко желание "покормиться", "выслужиться" или "отличиться" были характерными признаками производства таких следствий, причем ввиду того, что собственное признание обвиняемого считалось законом "за лучшее доказательство всего света", бывали случаи добывания его истязаниями и приемами замаскированной пытки. Следственное производство поступало затем в суд и подлежало рассмотрению и разрешению в строгих и узких рамках правил о формальных доказательствах, в силу которых закон требовал от судьи признания виновности лишь при совершенных доказательствах. По отношению к главному из доказательств вообще -- к показаниям свидетелей -- было принято законом, что они по отношению к установляемому ими обстоятельству не имеют силы совершенных доказательств, если не даны под присягой и притом двумя свидетелями, буде только один из последних не мать или отец, показывающие против своих детей. Когда судья встречался с искренним и правдивым показанием, закон говорил ему, что оно не идет в счет, если свидетель признан по суду "явным прелюбодеем" или "портившим тайно межевые знаки" или оказывается иностранцем, "поведение которого неизвестно" и вследствие этих своих "качеств" не может быть допущен до присяги. Но и по отношению к показаниям, данным под присягою, закон предписывал давать предпочтение показанию знатного пред незнатным, духовного пред светским, мужчины пред женщиной, ученого пред неумным. Если, наконец, судья находил, что, несмотря на отсутствие совершенных доказательств, есть ряд улик, которые приводят к несомненному убеждению в виновности подсудимого, совершившего мрачное дело и ловко спрятавшего особенно выдающиеся концы в воду, то секретарь имел право представить ему "с должной благопристойностью" о том, что его рассуждения не согласны с законами и что подсудимого необходимо оставить только в подозрении или дать ему для очищения подозрения возможность принести присягу. Эта система, связывая убеждение судьи и внося в его работу элемент бездушного механизма, создавала уголовный суд, бессильный в ряде случаев покарать действительно виновного, но достаточно могущественный, чтобы разбить личную жизнь человека слиянием бесконтрольного возбуждения преследования воедино с преданием суду и оставлением невиновного в подозрении, что заставляло его болезненно переживать стыд, который ни разъяснить, ни сбросить с себя нельзя. Под ее покровом вершились иногда уголовные дела, содержание которых и теперь, по прошествии многих лет, волнует при знакомстве с ними и оскорбляет чувство справедливости. Она предоставляла судье лишь одну возможность, при отсутствии собственного признания подсудимого и двух присяжных свидетелей, оставлять виновного в сильном подозрении в тех случаях, когда подсовываемый секретарем приговор об освобождении обвиняемого от суда и следствия смущал совесть, связанную формальностями. Пересмотр состоявших приговоров, значительная часть которых подлежала утверждению начальника губернии, совершался в двойном порядке: апелляционном -- для дел меньшей важности, но подсудных общим судам, и ревизионном -- для дел, связанных с лишением всех прав состояния или с потерею всех особенных прав и преимуществ. В апелляционном порядке дело могло и даже должно было тянуться многие годы, так как, докатившись, Наконец, до Сената, оно из департамента, за разногласием, переходило в общее Сената собрание, откуда, при отсутствии двух третей голосов в пользу того или другого решения, шло в консультацию министерства юстиции и снова возвращалось в общее собрание, откуда обыкновенно поступало в Государственный совет со всею сложной старой организацией последнего. В порядке ревизионном дела о подсудимых, не изъятых от телесных наказаний, поступали, в силу закона, независимо от жалоб, на окончательное решение Уголовной палаты, а о лицах высших сословий, приговоренных уголовными палатами,-- в Сенат, где следовали общеустановленным ходом производства. Для ограждения "прочности правосудия" существовала ст. 116 второй части XV тома Свода законов, разъясненная в 1835 году Государственным советом в том смысле, что уголовный арестант на приговор, по коему он понес наказание и отправлен в ссылку, может приносить жалобу установленным в законах порядком не прежде, как по достижении места каторжной работы или поселения, которое по окончательному распоряжению для него предназначено. Понесение наказания, на которое предоставлялось приносить жалобу лишь с места назначения, доходило, независимо от лишения прав состояния и обращения в каторжные работы, до ста ударов плетьми через палачей с наложением клейм, которых, конечно, никакое дальнейшее признание невиновности осужденного вытравить уже было не в состоянии. Таковы были условия отправления уголовного правосудия, обрекавшие население на судебную волокиту по множеству инстанций и представлявшие полное смешение административной и судебной властей. Произвольно и случайно, без законного повода начатое следствие обыкновенно влекло за собою по отношению к лицам непривилегированным лишение свободы в помещениях, чуждых элементарным условиям правильного тюремного устройства. А затем над привлеченным начинал громоздиться ворох неведомых ему протоколов следствия, и до конца суда, производимого в канцелярской тайне, без непосредственного знакомства не только со свидетелями по делу, но и с самим подсудимым, он не знал об ожидавшей его участи. Эта участь решалась приговором связанных в своем суждении судей, не имевших ни права, ни возможности доискиваться в деле не приказной, a доступной вообще человеческому пониманию правды. Вопиющие недостатки такого порядка вещей долгое время не привлекали к себе внимание законодателя и мало интересовали науку, которая, брезгливо отворачиваясь от действительности, уходила в глубь веков, изощряясь в исследованиях о кунах и вирах по "Русской Правде" или раболепно пела дифирамбы нашему судопроизводству. Так, до работ комиссии под председательством графа Блудова в половине пятидесятых годов, было лишь две попытки улучшения уголовного процесса -- в 1826 году в записке статс-секретаря Балугьянского и в 1836 году -- в записке Дашкова, причем обе записки по надлежащем рассмотрении были одобрены и... сданы в архив. В автобиографической записке к столетию Московского университета профессор, читавший уголовное судопроизводство, заявлял, что главною задачею своего преподавания с 1838 по 1855 год он полагал утверждение в своих слушателях глубокого уважения к отечественным постановлениям по преподаваемому им предмету. Не существовало и руководств для производства следственных действий, кроме изданного в 1833 году приставом уголовных дел при Московской уголовной палате Орловым "Опыта краткого руководства для произведения следствий". Эпиграф этой книги: "В чем застану -- в том и сужду" и вступление: "Уголовные законы наши, определяя преступление и присуждая к наказанию за оное в духе человеколюбия, соединенного с истинною справедливостью, предписывают лишь некоторые различия относительно лица и состояния преступника" -- достаточно характеризуют содержание ее и степень критического анализа существующих постановлений. Когда же Н. И. Стояновский в 1850 году приготовил к печати "Практическое руководство к русскому уголовному судопроизводству", то он встретил неожиданные затруднения: цензор нашел эту книгу излишнею, объяснив автору, что если в его руководстве приведено то, что изложено в Своде законов, то к чему оно? -- а если в нем содержится то, чего нет в Своде, то оно бесполезно, а следовательно, и не нужно... Вторая половина пятидесятых годов, совпавшая с новым царствованием, ознаменовалась особым пробуждением и подъемом общественных надежд и государственного творчества. То, что в течение долгих лет считалось злом неизбежным, стало чувствоваться как зло невыносимое. Явилась потребность от платонических сожалений и юмористических изображений перейти к уничтожению фактических оснований для этого в действительности и к созданию нового порядка вещей, соответствующего требованиям настоящего правосудия. Удовлетворения этой потребности в одинаковой мере жаждал ум мыслящих людей, отвращавшийся от архаической картины судебного устройства, жаждало и сердце, не могшее мириться с систематическим забвением о правде, отданной на жертву бездушным хитросплетениям, связанным с этим устройством. Великое дело освобождения крестьян от крепостной зависимости неизбежно должно было повлечь за собою реформу суда, городского и земского устройства и общую воинскую повинность. Ближайшим к нему звеном в этой цепи великих реформ стояло преобразование суда. Оно должно было свершиться всецело, без полумер и компромиссов, предлагаемых осторожными и боязливыми искателями золотой середины. К таким принадлежал, в свое время, занимавший высокое официальное положение и приобретший почти непререкаемый авторитет в делах законодательства граф Блудов, составивший в начале пятидесятых годов проект, своеобразно выражавший его взгляды на условия и границы судебной реформы, в чем она могла касаться уголовного процесса. Исходя из мысли, что внезапное введение нового судебного устройства без предварительного к тому приготовления легко может повести к весьма нежелательным результатам, граф Блудов заявлял себя поборником следственного начала и, относясь скептически к началу обвинительному, предлагал улучшить существующее судопроизводство введением одиннадцати правил, "имеющих целью как ограждение подсудимых от напрасных притеснений, так и доставление им действительных и надежных средств законной защиты". Правила эти сводились, главным образом, к улучшению учреждения "депутатов" при следствии; к установлению права отвода свидетелей; к сообщению обвиняемому материала, собранного против него по следствию, с окончательным допросом его в присутствии родственников, знакомых, друзей или одного из состоящих при суде присяжных поверенных; к допущению подсудимого не только присутствовать при докладе дела, совершаемого с некоторою публичностью, но и, защищаясь письменно через присяжных поверенных, лично выслушивать объявления приговора с правом подавать против него отзывы и дополнительные объяснения. Дух времени, могущественно расширявший в первые годы царствования императора Александра II законодательные и правовые горизонты, повлиял, однако, и на престарелого главу второго отделения собственной Его Величества канцелярии, и в течение 1860 и 1861 годов в Государственный совет был внесен составленный в этом отделении, при деятельном участии С. И. Зарудного и под его влиянием, проект Устава уголовного судопроизводства, сопровождаемый весьма ценной объяснительной запиской графа Блудова. Намеченный в ней решительный разрыв со старым был сочувственно встречен Государственным советом, и 29 сентября 1859 г. были обнародованы Основные положения новых начал уголовного судопроизводства. В них было твердо проведено отделение власти судебной от административной, отвергнуто оставление в подозрении, провозглашена публичность судебных заседаний, ограничено число инстанций двумя, разграничена деятельность полиции по дознанию и судебного следователя по производству следствия, введена определенная градация мер пресечения, установлен обряд предания суду, найдены необходимыми судебные прения, причем прокурору придано значение представителей особой обвинительной власти, отделенной от судебной, намечен кассационный порядок обжалования взамен ревизионного и, наконец, найдено допустимым, желательным и целесообразным введение у нас присяжных. Соображения, приведшие к Основным положениям, были результатом долгих словесных прений и особой законодательной полемики, развившейся под влиянием ряда записок, поступавших от судебных деятелей, "совлекших с себя ветхого Адама" и стремившихся содействовать своим опытом и практическими соображениями судебному обновлению России. Некоторые из этих записок представляли целые трактаты, не утратившие своего значения и до настоящего времени. Были между ними и своего рода курьезы, вроде, например, предположений обязать присяжных заседателей составлять письменное мотивированное решение или предложения установить особую плату на билеты в публичные заседания суда в пользу богоугодных заведений. Но в общем записки эти свидетельствовали о пробуждении правового чувства и юридической мысли. Составители Основных положений, как и вообще "отцы Судебных уставов", распадались на четыре главные группы. Первую составляли чистые теоретики, вносившие в свои предложения строго логические выводы, построенные на отвлеченных политико-юридических принципах; ко второй принадлежали подражатели, стремившиеся, без серьезной критики, перенести на нашу почву целиком западноевропейские порядки, предлагая преимущественно французские образцы с большею или меньшею примесью английских судебных обычаев. Представителями третьей группы были люди, не решавшиеся сразу оторваться от существующих уже учреждений и приемов судопроизводства и желавшие медленного, осторожного и постепенного перехода от старого к новому. Наконец, четвертая группа заключала в себе практических судебных деятелей, желавших полного обновления старого судебного строя, для разрыва с которым они черпали основания не из теоретических соображений или слепой подражательности, но из знания русской жизни в ее судебно-бытовых проявлениях и из доверия к умственным и нравственным силам народа, способного к восприятию новых начал судопроизводства. Надо, впрочем, заметить, что главнейшие принципиальные вопросы не возбуждали резких разногласий. Освобождение суда от вмешательства администрации, введение судебного состязания, расширение и улучшение уже действовавшего с 1860 года Наказа судебным следователям, устранение медленности путем сокращения судебных инстанций -- объединяли во взглядах большинство деятелей, привлеченных к судебной реформе. Разногласия касались подробностей и разности надежд на практический успех того или другого преобразования. Но был вопрос, резко разделивший созидателей Судебных уставов на два лагеря в период составления Основных положений. Это был суд присяжных. Главным противником его был граф Блудов и вместе с ним некоторые из представителей бюрократической России, для которых самая идея о суде присяжных, намеков на который нельзя было найти ни в Своде, ни даже в Полном собрании законов и введение которого в Западной Европе совпадало с периодами больших политических потрясений, должна была представляться беспочвенным и опасным новшеством. Граф Блудов сознавал неизбежную альтернативу между судом по предустановленным доказательствам и судом присяжных, но и обвинительное начало, и эта форма суда казались ему преждевременными. "Надлежит ли,-- спрашивал граф Блудов,-- для отвращения недостатков действующего суда прямо перейти к принятой в западных государствах системе обвинительной или, по крайней мере, следственно-обвинительной? Сколь ни желательно было бы воспользоваться вдруг всеми усовершенствованиями, до которых другие народы дошли путем долговременных постепенных преобразований, однако ж прежде, нежели решиться на какое-либо коренное изменение, должно тщательно обозреть и взвесить имеющиеся к тому средства, дабы, предприняв слишком много, не повредить делу. Несмотря на все преимущества обвинительной системы, она до такой степени различествует от существующего ныне порядка, что внезапное введение оной, без предварительного к нему приготовления, и в народе, и в самых правительственных установлениях легко может, вместо усовершенствований сей части, повести к столкновениям, запутанности и удалить нас от желанной цели". Из этих слов выясняется взгляд Блудова на суд присяжных. "В настоящее время,-- писал он в своей записке,-- едва ли полезно установлять у нас суд через присяжных. Легко себе представить действие такого суда, когда большая часть нашего народа не имеет еще не только юридического, но даже самого первоначального образования, когда понятия о праве, обязанностях и законе до того не развиты и нелепы, что нарушение чужих прав, особливо посягательство на чужую собственность, признается многими самым обыкновенным делом, иные преступления удальством, а преступники -- только н есчаст ным и. Допущение таких людей к решению важного, иногда чрезвычайно трудного вопроса о вине или невинности подсудимого угрожает не одними неудобствами, но едва ли и не прямым беззаконием. Конечно, могут сказать, что для получения убеждения о вине или невинности подсудимого не нужно особое образование и достаточно одного здравого смысла. Действительно, здравый смысл иногда вернее учености; но здравый смысл обыкновенного человека ограничивается тесным кругом его общественной жизни и ежедневного положения: он редко и с трудом достигает предметов, выходящих из его круга. Нетрудно заключить о вине или невинности подсудимого, когда для него есть в виду положительные, так сказать, осязаемые доказательства и данные; но в большей части случаев к сему заключению может довести только внимательное соображение многих обстоятельств и высшая способность к тонкому анализу и логическим выводам: для него уже одного здравого смысла далеко недостаточно". Это мнение Блудова встретило поддержку в некоторых ученых работах, проникнутых пессимизмом по отношению к правовому чувству русского народа, между прочим, в публичных лекциях Спасовича и во мнении авторитетнейших представителей старой судебной практики. Таким был, между другими, известный сенатор Карниолин-Пинский, впоследствии первый председатель нашего уголовного кассационного суда. "Присяжных, присяжных и присяжных! -- писал он.-- Вот крики, с некоторого времени летящие со всех сторон нашего дорогого отечества. Во всех этих криках мало смысла, хоть много увлечения и еще более подражания. Закричал один, как не зареветь другому?! Рассудительные люди не кричат: они уверены, что все доброе и полезное нас не минует, а блестящего, но сомнительного хотя бы и не бывало..." Наконец, высказывалось мнение, стоящее на совсем другой почве и с наименьшею силою направленное против призвания к делу суда представителей общественной совести. Суд присяжных--говорили представители этого мнения--есть учреждение политическое и по своему происхождению и по своему характеру. Он--одно из звеньев в целой цепи государственных учреждений западного образца, не имеющих ничего общего с самодержавным строем России. Такой взгляд, по-видимому, опиравшийся на историю, мог стать могущественным средством в руках противников суда присяжных, ибо указывал на будущую опасность от введения этого суда не только для правильного отправления правосудия, но и для целесообразного устройства и действия всего государственного организма, построенного на абсолютно монархических началах. Против всех этих возражений выступили в своих трудах и подготовительных работах Зарудный ("Общие соображения о составе суда уголовного" и "О специальных присяжных в Англии, Франции и Италии"), Ровинский ("Записка об устройстве уголовного суда") и Буцковский ("Особая записка о суде присяжных"). Зарудный, указывая, что правосудие в широком смысле требует не только твердости и непреклонности решений, но и глубокого знания всех мелочей обыденной жизни, доказывал, что в такой постановке суда нет ничего противного началам монархического правления. Проследив развитие суда присяжных в Западной Европе и изменение взглядов на него в науке и в среде самих правительств, Зарудный настаивал, что эта форма суда не только представляет лучший судебный метод , но и является прекрасным средством в руках каждого правительства, независимо от формы правления, для ограждения себя от нравственной ответственности за ошибки зависимых от него по службе прямо или косвенно судей, впадающих в рутину и равнодушие. Опровергая Блудова, Ровинский горячо и образно, на основании своих личных наблюдений, разъяснял истинный смысл отношения народа к преступнику как к несчастному, вызываемый отсутствием доверия к добросовестности полиции, производящей следствие, к правосудию судей, связанных предустановленными доказательствами, и глубоким состраданием к человеку, искупающему свою вину годами предварительного заключения, плетьми, каторгой и ссылкой. "За это сострадание,-- писал он,-- следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического развития". Он не отрицал указываемого Блудовым отсутствия или полного неразвития в народе чувства законности, но признавал, что это печальное явление коренится в том, что общественное мнение у нас еще совсем не сложилось и самая попытка его проявления в предшествующее время преследовалась наравне со скопом и заговором. Необходимо предоставить обществу разбирать и осуждать поступки своих членов: посредством такого суда правительство сольет свои интересы с нуждами общества. "Говорят,-- писал он,-- что введение присяжных у нас преждевременно, что народу и обществу предстоит прежде всего юридическое развитие и выработка способности к тонкому анализу и логическим выводам. Я же, напротив, убежден, что такой суд -- гласный и уважаемый -- должен предшествовать всякому юридическому развитию и общества, и самих судей и что только в нем народ научится правде и перестанет считать преступление против собственности за самое обыкновенное дело". Наконец, и Ровинский и Буцковский указывали, что само правительство вынуждено устроить рядом со своим формальным коронным судом суд общественный, предоставив мещанским обществам и другим податным сословиям разнообразные права по суду над своими порочными членами и установив в уставе о рекрутской повинности призыв двенадцати человек из общества, к которому принадлежит членовредитель, для разрешения вопроса о намерении последнего избежать рекрутства. Вместе с тем Ровинский указывал на господство общественного элемента в только что учреждаемом для временно обязанных крестьян волостном суде. Со своей стороны Буцковский, считая, что цель правосудия достигается разделением между независимыми друг от друга судьями задач определения виновности подсудимого и назначения ему наказания, утверждал, что эта цель лучше всего может быть достигнута учреждением суда присяжных. Отделение вопросов факта и права, не налагая тяжких испытаний на чувство судей существа дела, дает им возможность руководствоваться исключительно голосом правды и очевидностью, а судьям, налагающим наказание, даст возможность спокойно применять законную кару к установленной виновности, следуя лишь своему долгу и побуждению справедливого человеколюбия. "Если главная цель уголовного суда есть применение кары к основанной на здравом суждении оценке действий и побуждений подсудимого,-- писал он,-- то надо признать, что наглядная непосредственность суждения во многих случаях вернее ученых и тонких анализов- А это суждение составляет принадлежность выборных по жребию из всех слоев общества судей, которые в качестве присяжных являются лучшими примирителями требований правды с действительною жизнью". Историк судебной реформы с глубоким уважением должен вспомнить эту борьбу мнений, в основе которой лежала сознательная и твердая вера в то, что только вышедший из рабства русский человек, призванный в качестве присяжного заседателя, поймет и свою роль, и великодушно возлагаемые на него надежды. Имена Буцковского, Зарудного и Ровинского не могут, не должны быть забыты наравне с именами главных деятелей по выработке Положения 19 февраля 1861 г.-- великого князя Константина Николаевича, Николая Милютина, князя Черкасского и Самарина и их вдохновительницы великой княгини Елены Павловны. Государственный совет принял почти все предложения, коренным образом изменявшие наш уголовный процесс, и умел разделить точку зрения сторонников суда присяжных. Основные положения были переданы для разработки в особую редакционную комиссию под председательством государственного секретаря Буткова, двинувшего дело быстро, настойчиво и энергично. Поставленная вне зависимости от какого-либо ведомства, комиссия состояла из наиболее выдающихся судебных деятелей и ученых-юристов того времени. Уголовное отделение ее собиралось под председательством Н. А. Буцковского, а одним из деятельных ее членов был будущий обер-прокурор уголовного кассационного департамента M. Е. Ковалевский. Оба они были призваны по введении Судебных уставов, а действие положить -- первый в своих решениях и сочинениях, а второй в своих заключениях -- практические основы кассационной деятельности, столь новой тогда и столь необходимой при том значении, которое приобретали формы и обряды уголовного процесса и правильное толкование закона при введении суда по внутреннему убеждению вообще, суда присяжных в особенности. Инженер по месту воспитания, учитель математики и бухгалтерии Бундовский, перейдя на службу в министерство юстиции, пытливым умом и с жаждою знаний погрузился в изучение иностранной юридической литературы и судебных учреждений и тут с особой ясностью увидел и понял все недостатки нашего уголовного процесса. Назначенный в начале пятидесятых годов на пост обер-прокурора одного из московских департаментов Сената, доставшийся ему по праву необыкновенного трудолюбия и выдающихся способностей, он на себе испытал косность и отсталость нашего процесса и трудность влития в его мертвящие формальные берега струи действительного правосудия. Его трудам обязан Устав уголовного судопроизводства точною, сжатою редакциею своих статей, почти всецело усвоенною Государственным советом. Принимая оживленное участие в спорах по выработке тех или других положений нового процессуального порядка, Буцковский взял на себя роль беспристрастного историка всех прений и изложил окончательные результаты их в блестяще составленной объяснительной записке к проекту Устава уголовного судопроизводства. Эта записка не только представляет замечательный историко-юридический труд, но и до сих пор не утратила значения и как превосходное изложение различных точек зрения на сущность процессуальных приемов и их внутренний смысл. Она служит также показателем светлого настроения, исполненного доверия к живой восприимчивости и способностям русского народа, настроения, которым были проникнуты, даже расходясь в частностях, те, кому выпала счастливая доля работать над судебным законодательством с верою, что указания на его улучшения действительно войдут в жизнь, а не прозвучат лишь как vox clamantis in deserto {Глас вопиющего в пустыне (лат.). }.- Работам комиссии в особенности содействовал своими записками и мнениями энергический и подвижный московский губернский прокурор Д. А. Ровинский, глубокий знаток народной жизни, свойств и вкусов русского человека, перестрадавший на опыте и в близком соприкосновении все темные стороны нашего суда, тюремного дела, полицейской "распорядительности" и генерал-губернаторского "усмотрения". Он внес в свои работы по судебному преобразованию не только богатый фактический материал, не только вдумчивость своего ума и чуткость своего сердца, но и настойчивое стремление коренным образом обновить и облагородить наш судебный строй, связав его со всем лучшим, что дало народному быту упразднение крепостного права. Уголовное отделение в течение пяти с половиною месяцев имело 89 заседаний и 30 июня 1863 г. окончило свои занятия. В занятиях этих оно шло шаг за шагом за статьями Основного положения, разрабатывая и развивая каждую из них в ряде новых постановлений, проникнутых почерпнутою из нее руководящей идеей. Но был, впрочем, вопрос, который смущал членов уголовного отделения, несмотря на широту их взглядов. Они приветствовали упразднение системы предустановленных доказательств и замену ее внутренним убеждением судей. Однако крутой переход от заранее измеренных и взвешенных, по раз навсегда данному обязательному рецепту, доказательств к полному отсутствию каких-либо правил о последних казался им невозможным. Их смущал этот "прыжок в неизвестность", могущий, казалось им, подорвать уверенность в правосудном, в меру человеческого разумения, решении дел судьями и в особенности присяжными заседателями. В этом выражался не окончательно пережитый старый взгляд на силу доказательств, отразившийся в свое время и на ст. 8 Основных положений, говорившей "о правилах, служащих руководством при определении вины или невинности подсудимых по внутреннему убеждению судей, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при производстве следствия". В комиссии возникли обширные прения и разногласия по вопросу о необходимости установления таких правил для оценки и определения силы доказательств. В конце концов все сошлись на том, что вводить эти правила в Устав уголовного судопроизводства не представляется оснований, но что, однако, необходимо составить обдуманный свод их, изложенный в особом Наставлении, которое не стесняло бы совесть судей и присяжных в оправдании или обвинении подсудимого по внутреннему их убеждению, но служило бы лишь облегчением для соображения ими обстоятельств дела. Поэтому, после довольно обостренных прений, уголовным отделением было выработано такое Наставление, которое должно было быть приложено к Уставу уголовного судопроизводства и содержать в себе правила о судебных доказательствах вообще и в частности о доказательствах посредством осмотра и удостоверения сведущих людей, о доказательствах посредством свидетелей и посредством улик, о письменных доказательствах и, наконец, о доказательствах, основанных на признании подсудимого. Государственный совет отверг, однако, эти правила, признав, что часть их относительно источника доказательства должна найти себе место в постановлениях, определяющих условия и порядок производства дел, оценка же силы и значения доказательств в виде советов, преподаваемых присяжным, должна составить обязанность председательствующего судьи. Вследствие этого 71 статья Основных положений, говорящая о том, что председатель суда по окончании прений излагает вкратце существо дела и представленные в пользу и против обвиняемого доказательства, вылилась в 801 статью Устава уголовного судопроизводства, на основании которой председатель объясняет присяжным не только существенные обстоятельства дела и законы, относящиеся к определению свойства рассматриваемого преступного деяния, но и общие юридические основания к суждению о силе доказательств, приведенных против и в защиту подсудимого. Из вопросов, возникавших в уголовном отделении и вызывавших характерные по содержанию и по принятому окончательному выводу разномыслия, наибольшего внимания заслуживают те, которые не были разъяснены в определенном смысле Основными положениями. Таков был вопрос об ограждении правильности содержания под стражей, нашедший себе окончательное разрешение в принятых Государственным советом статьях: 9, 10 и 11 Устава уголовного судопроизводства. Меньшинство членов находило, что ни судьям, ни прокурорам не может быть предоставлено ни в каком случае право освобождать арестантов независимо от производства дел о них. Но большинство было иного взгляда. Оно находило, что всякое произвольное задержание кого-либо неподлежащею властью, равно и задержание в частном доме, сарае, подвале и вообще в ином месте, кроме тех, которые определены для этого по закону, составляет преступное насилие против личности граждан, почему обязанность пресекать подобное насилие должна лежать безразлично на каждом судье или лице прокурорского надзора, имеющем к тому возможность. На возражение, что нет надобности особо упоминать о пресечении преступного лишения свободы, так как обязанность такого пресечения лежит не только на всех должностных, но и на частных лицах, члены большинства отвечали, что "хотя по смыслу действующих законов на каждом частном лице действительно лежит обязанность пресекать преступления, но под влиянием различных условий обязанность эта почти никогда не осуществляется на практике. Всем известно равнодушие и даже отчуждение нашего общества в деле суда и полиции; всем известно, как трудно бывает приискать свидетелей преступления, так как всякий старается избежать неприятности быть привлеченным к суду и следствию. Если подобное уклонение проявляется в случаях важных и, так сказать, осязательных преступлений, то его следует опасаться тем более в случаях неправильного задержания, жестокого по своему существу, но не столь ужасного по своим внешним признакам. Притом нельзя не заметить, что под влиянием вековых злоупотреблений задержание частных лиц вне законного порядка сделалось у нас обыденным явлением, не возбуждающим ни особенного ропота, ни особенного негодования. До сей поры правом задержания пользовались не только всякая власть и всякое начальство, но и частные лица, занимавшие выгодное положение в обществе. Судебная реформа должна положить предел подобному произволу". Таков был затем вопрос о допущении защиты обвиняемых на предварительном следствии и о допущении гласности при производстве последнего. Комиссия нашла, что такая гласность представляется самым действительным средством в смысле ограждения лица, подвершегося преследованию, от злоупотреблений и увлечений следователя, для явки нередко таких свидетелей, которые следователю и неизвестны, и, наконец, для устранения несправедливых нареканий на добросовестных следователей и для предупреждения возможности голословного отказа подсудимых от сделанного ими признания преступления. Впрочем, сама комиссия сознавала практические затруднения и процессуальные неудобства, вызываемые этим предположением, ибо ею же проектировалось право следователя устранять гласность, когда это окажется необходимым, лишь отметив о побудительных к тому причинах в протоколе. Ввиду этого Государственному совету не представлялось затруднений совершенно устранить гласность при производстве предварительного следствия, и последующие карательные статьи нашего Уложения о наказаниях пошли еще дальше, воспретив до судебного разбирательства оглашение данных, добытых предварительным следствием. Допущение защиты обвиняемого в принципе было признано в комиссии необходимым, как одинаково полезное не только для привлеченного, но и для самого следователя. Но в условиях допущения защитника мнения разделились. Одни находили, что допущение неограниченного выбора защитников может вредить успеху следствия, допустив вторжение в него злоупотреблений со стороны мелких ходатаев, не брезгающих никакими способами для сокрытия истины ради собственной выгоды. Поэтому защитниками могли бы быть лишь присяжные поверенные и мировые судьи. Другие предлагали уполномочить следователей на устранение тех защитников, которые будут ими признаны недостаточно благонадежными или навлекут на себя подозрение в противодействии к открытию истины, о чем должно быть объяснено в особом протоколе. Большинство находило, что никаких ограничений в выборе защитника и в установлении права следователя по личному усмотрению, трудно подлежащему проверке, устранять такового не должно быть и что поэтому обвиняемый, которому при самом начатии следствия объявляется о его праве иметь защитника, может выбрать каждое лицо, которому не воспрещено ходатайство по чужим делам. В подкрепление этого мнения приводилось оригинальное соображение о том, что в России менее, чем в какой-либо другой стране, можно опасаться вреда от защиты при следствии, так как и при старом порядке судопроизводства уже существовали зачатки защиты в виде депутатов от ведомств или сословий. Депутаты эти могли бы быть столь же опасны, как и предлагаемые на будущее время защитники, ибо они, как известно, назначаются далеко не всегда из самых благонадежных людей, однако практика не видела от них никакого вреда, а для одного из самых отдаленных краев России, населенного людьми, прошедшими, так сказать, через огонь и воду, Сибирским комитетом было постановлено, что выбор депутата в Амурской области представляется тому лицу, интересы которого он должен защищать. Государственным советом, однако, не было разделено ни одно из этих трех мнений. В связи с гласностью при производстве предварительного следствия находится и вопрос о гласности, т. е. собственно о публичности судебных заседаний. Признавая эту публичность, согласно с указаниями ст. 7 Основных положений, за коренное начало нового судопроизводства, комиссия остановила свое внимание на случаях рассмотрения судом дел "о распространении вредных учений" и пришла к выводу, что и по делам этого рода никакое изъятие из коренного начала допускаемо быть не может. "Если бы суд,-- рассуждала она,-- служил первоначальным и вместе с тем единственным местом оглашения вредных учений, то гласное обсуждение преступлений этого рода действительно могло бы произвести некоторый соблазн в среде присутствующих лиц. Но вредные учения подвергаются рассмотрению суда уже в то время, когда они успели более или менее проникнуть в общество двумя только возможными к тому путями--словесною пропагандою или чрез печатное слово. Распространители их являются перед судом не для своего торжества, но для обличения проповеданной ими лжи. Самым действительным оружием против вредных учений будет всегда не тщательное сокрытие их в тайне, а обличение здравою критикою. С этой точки зрения, приговор суда есть та же критика, но еще более влиятельная, так как она исходит от имени законной и всеми уважаемой власти, которая, порицая самое учение, вместе с тем определяет и ответственность лиц, его распространявших. Тайный суд способен только дать вредному учению большее, против действительности, значение. Он может совершенно неправильно навести на мысль, что общество страшится вредного учения и признает себя бессильным для гласного его обсуждения. Любопытство и стремление признать преследуемые теории являются только при келейном разборе этих преступлений. Поэтому надо отнять у них столь привлекательные и заманчивые атрибуты таинственности". Государственный совет в четырех пунктах ст. 620 и в ст. 1056 Устава уголовного судопроизводства разделил этот взгляд, подвергшийся впоследствии резкой критике и устранению практического его осуществления. Не малое разногласие в комиссии возбуждал и порядок предания суду. Одни находили, что по делам, подлежащим суду присяжных заседателей, обвинительные акты прокурорского надзора могут быть обжалованы обвиняемым пред судебною палатою в случаях неточного изложения обстоятельств дела, неполноты следствия и непринятия во внимание законных причин к прекращению или приостановлению производства. Большинство считало возможным допустить предание суду через палату "лишь в тех сомнительных случаях, когда против обвиняемого нет положительных и явных улик, свидетельских показаний, письменных доказательств и собственного признания". Против этого мнения, отзывавшегося устарелым взглядом на доказательства и чрезмерно вводившим субъективный элемент в обсуждение необходимости предания суду, высказалось 14 членов комиссии, предлагавших ту редакцию, которая и была принята в виде 518 статьи Устава уголовного судопроизводства Государственным советом. В смысле понятной неприемлемости мнений, высказанных в редакционной комиссии, можно отметить, например, предложение установить для совещания присяжных заседателей правило о склонении ими своих мнений к единогласному решению с тем, что в случае разногласия они остаются в комнате, назначенной для сове щ аний, не менее двух часов, и если затем разномыслие не устранится, то вопросы, предложенные им, разрешаются по большинству голосов,-- но нельзя не остановиться с сожалением на том, что Государственный совет отверг соображения комиссии об отмене публичного исполнения приговора над подсудимыми, присужденными к уголовным наказаниям, основанные на замечаниях, сделанных Буцковским. Обряд всенародного поезда осужденного на площадь для выслушивания приговора у позорного столба представлялся ему бесплодною и бесцельною жестокостью, утрачивающею всякое значение с введением публичности и торжественности обрядов производства суда. "Составляя только окончание той драмы, которая происходила на суде публично,-- говорил он,-- обряд позорной казни представит народу одно праздное зрелище, без всякого поучительного значения. Мало того, после потери своего устрашающего характера, обряд этот может подействовать даже вредно на массу народонаселения, представляя ей позор как бы единственным наказанием за тяжкие злодеяния. Конечно, чем менее подавлено в осужденном нравственное чувство, чем менее он преступник по ремеслу, тем положение его при исполнении обряда казни будет мучительнее. Но для тех осужденных, которые при совершении своих преступлений или руководились одними животными побуждениями, или успели убить в себе всякое нравственное чувство, позорный обряд не имеет никакого значения. Таким образом, этот обряд отягощает участь только тех осужденных, которых нравственные силы будут и без того глубоко потрясены публичным исследованием на суде их вины и для которых, таким образом, вопреки справедливости наказание окажется более чувствительным". Доводы эти не могли, однако, убедить Государственный совет, и обряд публичной казни для лишенных всех прав состояния продолжал существовать до восьмидесятых годов, когда, наконец, была вполне признана его тягостная ненужность и карательная бесцельность. Проект Устава уголовного судопроизводства в том виде, в каком он вышел из редакционной комиссии, был проникнут тремя началами, проходившими красною нитью чрез все его постановления и рассуждения, положенные в их основание. Одно из них -- отвращение к старому порядку суда, подлежащему отмене, и боязнь даже в каких-нибудь подробностях вернуться к нему или напомнить о нем. Другое-- как уже было указано--доверие к умственной и нравственной восприимчивости русского народа, гарантировавшей в глазах созидателей Судебных уставов практическую осуществимость многих новшеств, за которыми не было предшествующего жизненного опыта и которые не только стояли в несоответствии с общим направлением и методами деятельности других органов управления, но и шли с ними вразрез, и, наконец, третье -- желание как можно прочнее обеспечить личность обвиняемого и подсудимого от произвола и единоличного усмотрения. Как пример последней особенности можно привести сделанное в комиссии предложение не давать мировому судье права постановления окончательного приговора в случаях присуждения к аресту. "Предоставление мировому судье,-- говорилось в этом предложении,-- назначать арест окончательными приговорами предает всех без различия обвиняемых из жителей его участка безграничному произволу и сделает самого судью предметом всеобщей ненависти и негодования, вместо того уважения, которое он без сомнения приобретает, если деятельность его будет поставлена в законные и приличные ей пределы. Но главная причина, почему арест не может быть налагаем безотчетными и бесконтрольными окончательными приговорами одноличного судьи, заключается в действительной сущности ареста. Арест есть лишение свободы -- величайшего блага каждого гражданина, распоряжение которым нельзя предоставить одноличному мировому судье, способному, как всякий человек, увлекаться и страстями, и пристрастиями. В случае несправедливости этого наказания уже невозможно вознаградить сделанное им зло. Арест есть вычет из жизни, пополнить который не в состоянии никакая сила человеческая. Представлять такое безвозвратное неисправимое наказание произволу одного судьи -- нет никакой возможности. Распоряжение им может быть представлено только суду коллегиальному, но никак не одному судье. Гражданская свобода -- такое великое право, которое должно быть ограждено самыми действительными гарантиями". Восторженная уверенность работников редакционной комиссии в бесповоротном наступлении лучших времен и вызываемая ею разносторонность и успешность их труда имели очень мало общего с обычными приемами многих последующих ведомственных комиссий и совещаний, ленивая и безучастливая работа которых, чуткая лишь к вожделениям начальств, если и оживлялась иногда, то не сознанием необходимости осуществления того, что должно быть выработано, а столкновением личных самолюбий. К Государственному совету могло быть и по бюрократическому его навыку и по возрасту его членов применено изречение Пушкина о старости, которая "ходит осторожно и подозрительно глядит". От него, конечно, нельзя было ожидать того приподнятого настроения, которое царило в комиссии. Вследствие этого предположения проекта подверглись некоторым существенным изменениям. Если редакционная комиссия, заключая свои работы, имела пред собою одну лишь картину будущего суда в России, то Государственный совет видел картину современного ему политического и административного строя, далеко еще не обновленного во всех своих частях, между которыми, например, отсутствовали еще только намеченные земское и городское положения. Отсюда проистекла, между прочим, окончательная редакция примечания к ст. 1 Устава уголовного судопроизводства, принятая Государственным советом "для избежания недоразумений". Отсюда же явился и особый порядок судебных преследований против должностных лиц, обвиняемых в преступлениях по службе, а вместо намеченного общего порядка их ответственности, а также ограничение подсудности суду присяжных, изъявшее из его ведения дела о государственных преступлениях. Выработка Судебных уставов и основанная на них судебная реформа были встречены обществом и печатью без различия направлений с живым интересом и безусловным сочувствием. Казалось, что после всех вопиющих недостатков старого суда лишь подьячие и прочий приказный люд, кормившийся от этих недостатков, могут быть недовольны упразднением прежних судебных порядков и заменою их новыми. Вскоре, однако, обнаружилось, что признаваемые теоретически безупречными Судебные уставы в их практическом применении вызывают против себя ряд нареканий, сначала единичных и несмелых, а с течением времени настойчивых и громогласных. Образовалась постепенно группа лиц, "потерпевших от нового суда". Одних из них возмущала гласность судебного производства, столь интересная по отношению к другим и столь нежелательная и тягостная по отношению к себе; другие не могли примириться с равноправностью пред судом в ее действительном осуществлении; третьи не в состоянии были усвоить себе идею кассации и понять, как можно отменять приговор или решение, не входя в рассмотрение существа дела; затем были и такие, которых по разным причинам раздражало то, что недавних невидных чиновников, услужливо допускавших брезгливо-фамильярное с собою обращение, заменили люди высшего образования с чувством не только собственного достоинства, но и достоинства носимого ими звания и присвоенной им власти. Наконец, и в разных ведомствах завистливым недовольством смотрели на права и преимущества лиц судебного ведомства. Одновременно с этим в правящих кругах с трудом осваивались с гарантиями личности по Уставу уголовного судопроизводства и со свободою внутреннего убеждения представителей общественной совести, диктовавшей им решения, иногда шедшие вразрез с твердо намеченною в обвинительном акте виновностью под влиянием непосредственно вынесенных ими из судебного разбирательства впечатлений и убеждений. Несменяемость судей, безответственность присяжных за свои решения и последовательно проведенное в Судебных уставах отделение судебной власти от административной -- все это, при наличности старого бюрократического устройства, порядков и приемов местного управления, создавало из Судебных уставов нечто чуждое привычному и обычному ходу вещей. В этом смысле Судебные уставы являлись похожими на то, что у римлян называлось "insula, in fluminae nata" {Остров, возникший в реке (лат.). }... Устав гражданского судопроизводства по самому существу своему возбуждал меньше нареканий; Учреждение судебных установлений уже гораздо чаще вызывало указание на несоответствие его с условиями и основами освященного временем государственного устройства. Но особо тернистый путь предстоял Уставу уголовного судопроизводства. Ему, во главе недовольных новым судом, старался наносить удары, обобщая единичные случаи в органическое явление, влиятельный московский публицист, из недавнего теоретического друга Судебных уставов ставший их страстным практическим противником. Ему принадлежали выражения: "судебная республика", "суд улицы", "антиправительствующий Сенат", которыми он пытался заклеймить совокупность судебных деятелей, суд присяжных заседателей и уголовный кассационный департамент Правительствующего Сената. Таким образом сложилась по отношению к уголовному суду по Судебным уставам та своеобразная бухгалтерия, на основании которой в пассив уголовного суда преувеличенно крупным шрифтом стали вписываться промахи и неизбежные во всяком деле рук человеческих ошибки и недостатки, а в актив ровно ничего не писалось, несмотря на блестящие и невозможные при прежнем судебном строе примеры истинного и нелицемерного правосудия. Ко вновь созданным учреждениям и к их представителям были предъявлены самые чрезмерные требования непогрешимости не только по существу, но и по форме, не только в ходе дел, но и в обиходе взаимоотношений. Отсутствие опыта стало признаваться грубою ошибкою или сознательным нарушением, неизбежное разногласие -- тенденциозностью, действительные, хотя и естественные в новом деле, промахи -- преступлением. Судебные уставы были выработаны не для пустого пространства: они были созданы требованием самой жизни, к ее потребностям они и должны были применяться. В основу многого в них, как уже было замечено выше, были вложены широкие и твердые упования, но не предшествующий опыт, за невозможностью его получения и проверки. Поэтому обнаружение некоторых частичных недостатков в этих Уставах было не только возможно, но и неизбежно. Считать их какою-то окаменелостью, застывшею в своей неподвижности, считать каждую статью в них за нечто непогрешимое и незыблемое, хотя бы оно шло и вразрез с указаниями жизни -- невозможно. Добросовестная критика частностей могла только содействовать внедрению в общественный и государственный уклад тех общих начал, которые были заложены в фундаменте Уставов. Но результаты такой критики могли быть благотворны лишь при соблюдении уважения и внимания к трудам и заветам составителей Судебных уставов, с безусловным сохранением во всем новом и изменяемом начал истинного правосудия и возвышающей последние человечности. К сожалению, это далеко не всегда было соблюдаемо при тех законодательных мерах, которыми вносились поправки и дополнения в Учреждение судебных установлений и главным образом в Устав уголовного судопроизводства. Эти меры, а также и некоторые проекты таковых, бывшие близкими к осуществлению, распадаются на улучшения, на изменения и на искажения того, что было торжественно провозглашено 20 ноября 1864 г. К первой категории, т. е. к исправлению, можно в виде примера отнести, во-первых, закон 2 июня 1897 г. об ответственности несовершеннолетних, направленный к тому, чтобы производство суда относительно недостигших полной умственной и физической зрелости происходило в условиях и обстановке, соответствующих особенностям возраста обвиняемых и не могущих оказать на них неблагоприятного влияния; во-вторых, изложение 523 статьи Устава уголовного судопроизводства в смысле предложения прокурором всех заключений о приостановлении или прекращении следствий в окружной суд с правом обжалования по статьям 528 1 , 528 2 , 528 3 постановлений суда о прекращении дела потерпевшими от преступления и с предоставлением судебной палате, согласно ст. 529 1 , права требовать к своему рассмотрению дело, по которому последовало прекращение или приостановление следствия, независимо от жалобы потерпевшего лица, чем устранена перегрузка обвинительной камеры и медленность производства по прекращению следствий в обширных судебных округах без ущерба для правосудия; в-третьих, уничтожение заявления неудовольствия на приговоры мировых судей, представлявшего излишнюю и нецелесообразную обрядность при обжаловании приговоров; в-четвертых, установление произнесения обер-прокурором уголовного кассационного департамента своего заключения по кассационным жалобам и протестам после объяснений участвующих в деле, а не до таковых, как было постановлено в 991 статье Устава уголовного судопроизводства, чем точно разграничена деятельность прокурора-обвинителя от его роли юрисконсульта и толкователя закона в мировом съезде и в кассационном суде и исправлен неправильный взгляд составителей Судебных уставов на положение и задачи обер-прокурора уголовного кассационного департамента; в-пятых, ограничение права отвода присяжных заседателей как обвинителем, так и подсудимым тремя с каждой стороны, чем устранялось искусственное образование состава присяжных заседателей по делу беспричинным отводом нередко полезных для истинного правосудия сил; в-шестых, устранение из числа присяжных заседателей, согласно ст. 82 Учреждения судебных установлений лиц, впавших в крайнюю бедность или находящихся в услужении в качестве домашней прислуги; в-седьмых, ряд улучшений как в составе комиссий по составлению списков присяжных заседателей, так и в порядке действий таковых; в-восьмых, введение привода присяжных заседателей к присяге и объяснения им их прав и обязанностей лишь единожды пред открытием каждого периода заседаний с их участием вместо исполнения этих обрядов по каждому делу, лишавшего присягу ее торжественной значительности и обращавшего объяснения председателя в бесплодное повторение одного и того же и т. д. Как на примеры изменений, существенно влиявших на конструкцию, соотношение и устойчивость отдельных частей Устава уголовного судопроизводства, можно указать прежде всего на ряд последовательных сокращений подсудности присяжным заседателям дел по преступлениям должности, против порядка управления, против лесной стражи, против пользования телеграфом, дел о злоупотреблениях должностных лиц общественных и частных банков, о двоебрачии, об убийстве и покушении на убийство, а также насильственных действиях против должностных лиц при исполнении или по поводу исполнения ими служебных обязанностей и, наконец, дел о выделке и хранении взрывчатых веществ -- и на передачу этих дел суду судебной палаты с участием сословных представителей, причем последовательно было признано, что предварительное следствие и обряд предания суду не представляются безусловно обязательными. Затем существенным изменением постановлений о публичности заседаний явились дополнения к ст. 620, расширившей случаи закрытия дверей заседаний, с предоставлением суду и министру юстиции делать распоряжения об устранении публичности в ряде случаев, не предусмотренных составителями Судебных уставов, причем, как показала практика, в признание таких случаев в отдельных делах нередко и чрезмерно вносился субъективный взгляд под влиянием "злобы дня" или внесудебных соображений. Нельзя отнести к улучшениям Устава уголовного судопроизводства и разделения в 1877 году уголовного кассационного департамента на отделения. Это разделение, вместе с установлением залога, хотя несколько и разгрузило Сенат, обремененный делами, но создало на практике возможность обхода принципиальных вопросов и нередкие случаи несогласованности в разъяснениях различных отделений, колебавшие начало единства кассационной деятельности. Едва ли нужно затем говорить о серьезном значении таких изменений в Уставе уголовного судопроизводства и в Учреждении судебных установлений, каковы: постановления о суде по государственным преступлениям, коренным образом изменившие порядок производства дел по этим преступлениям и предварительного исследования последних, начиная с закона 19 мая 1871 г., придавшего дознанию чинов жандармской полиции значение следственных актов; отмена права Правительствующего Сената на окончательное возбуждение уголовного преследования против губернаторов и подчинение его по этому предмету определений рассмотрению Комитета министров (ныне Совета министров); постепенное изменение статей 575 и 576 Устава уголовного судопроизводства, поставившее вызов свидетелей со стороны обвиняемого в полную зависимость от усмотрения и личных, могущих быть предвзятыми, взглядов суда и т. п. Сюда же надо отнести те изменения Судебных уставов, которые последовали при применении их к окраинам, к Сибири и нашим среднеазиатским владениям. Подробный разбор этих изменений покажет в своем месте, насколько таковые вызывались действительными бытовыми особенностями края и насколько основанием для них послужили временные соображения политического характера. Переходя к области искажений Судебных уставов, приходится отметить прежде всего то, что не могло не повлиять на независимость и самостоятельность деятельности судебного следователя, которые составители Судебных уставов старались обеспечить, представив ему наравне с судьями несменяемость. В первые же годы введения в действие Судебных уставов эта несменяемость следователей была фактически отменена тем, что министерство юстиции, вместо соблюдения установленного порядка в назначении на должность следователей, стало командировать к исполнению таковой причисленных к нему чиновников. Если эта мера отчасти может быть объяснена недостатком на первое время в опытных людях и опасением сознательных и бессознательных упущений и нарушений с их стороны, то со времени введения судебной реформы во всех округах Европейской России, создавшего прочную школу для судебных деятелей, и с изданием закона 1885 года, создавшего Верховный дисциплинарный суд, для такого упразднения созданного Судебными уставами положения судебных следователей нет уже никакого основания. Учреждение земских начальников в 1889 году нанесло сильнейший удар тому началу отделения судебной власти от административной, о котором так настойчиво заботились составители Судебных уставов, признавая необходимость строго разграничивать административные взгляды, политические соображения и начальственные распоряжения от стремления к правосудию и от работы судейской совести, которая предписывает сообразоваться не с тем, что надо предупреждать вообще, а с тем, что надо обсудить по конкретным, наличным обстоятельствам. Почти совершенное упразднение мирового института, вызванное учреждением земских начальников, повело и к упрощению порядка судебно-мирового разбирательства, начертанного Уставом уголовного судопроизводства, а знаменитая ст. 61 Положения о земских начальниках ввела в судебную практику последних приемы, ничего общего с судебным разбирательством не имеющие. Это Положение, создавшее в лице губернских присутствий ряд весьма пестрых по составу кассационных инстанций, глубоко нарушило начало единства кассационной практики, открыв широкое поле для своеобразных местных толкований карательных и процессуальных законов. Через несколько лет после введения земских начальников, призванных осуществлять собою близкую к народу юстицию, находясь в то же время в полной зависимости от органов администрации, была, по докладу министра юстиции Н. В. Муравьева, образована комиссия о пересмотре законоположений по судебной части. Открытая и закрытая широковещательными речами своего председателя и организованная в весьма широком масштабе, комиссия эта, внося в Судебные уставы некоторые мелочные изменения, по отношению к Учреждению судебных установлений и в особенности к Уставу уголовного судопроизводства вступила на путь искажения Судебных уставов. Во всеподданнейшем докладе об учреждении комиссии было высказано, что отделение суда от администрации и неудачно формулированное начало судейской несменяемости имели своим последствием ошибочный взгляд на незыблемость правительственного направления суда и судебного ведомства и на намерение законодателя поставить представителей судебной власти в особое исключительное положение в ряду прочих правительственных органов. В развитие этих взглядов Муравьева судебная власть земского начальника была всецело сохранена в обширном проекте упорядочения суда, составленном комиссией под его председательством, несмотря на согласие министра внутренних дел на освобождение земских начальников от судебных функций; кассационный суд предполагалось окончательно лишить единства, передав пересмотр решений не обладающих несменяемостью участковых судей, которыми должны были быть заменены городские и немногие из уцелевших мировых судей, в судебные палаты; предварительное следствие было решено передать в руки полиции, шагнув таким образом далеко назад не только за Судебные уставы, но и за Наказ судебным следователям 1860 года; предположена отмена апелляционного производства и, наконец, были всемерно намечены такие ограничения в правах и преимуществах лиц судебного ведомства, которые сводили их во многих отношениях к служебному уровню заурядных чиновников. Вместе с тем, без всякого реального повода, был "взят под сомнение" суд присяжных, несмотря на то, что в состоявшемся в 1895 году совещании старших председателей и прокуроров судебных палат огромным большинством этот суд был признан "судом жизненным, имеющим облагораживающее влияние на народную нравственность, служащим проводником народного правосознания и долженствующим не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни". Суд присяжных был всегда предметом периодических нападений со стороны некоторой части печати и тех общественных кругов, поспешность осуждений которыми этого суда не оправдывалась ни знанием процесса вообще, ни знакомством с действительными обстоятельствами судебного разбирательства по делу, приводившему их подчас в совершенно невежественное негодование. Отрывочные газетные отчеты, сокращенные и искаженные речи сторон, собственные измышления досужих репортеров с напускным и лицемерным негодованием создавали в негодующих взгляд на необходимость такого приговора, который шел бы вразрез с тем, что изучили, перечувствовали, а иногда и перестрадали присяжные, когда перед ними прошла живая летопись дела в лице свидетелей и самих подсудимых. Между тем судить о правильности ответа присяжных может лишь тот, кто непрерывно присутствовал в заседании и кто знает, что в ответе на вопрос о виновности содержится не одно признание события преступления, но и признание нравственной ответственности подсудимого, нередко поставленного в тяжкие житейские условия и так или иначе уже искупившего свою вину. Поэтому если бывают решения присяжных, с которым присутствовавший на суде опытный судебный деятель и не сможет согласиться, то im Grossen und Ganzen {В общем и целом (нем.). } нет таких решений, кажущихся неправильными, которых нельзя бы было понять и объяснить рядом доступных пониманию причин. Поэтому не об отмене суда присяжных, а об усовершенствовании условий, в которые он поставлен, следует позаботиться тем, кому дорого жизненное, а не формальное отправление правосудия. Несомненно, что суд присяжных, как и всякий суд, отражает на себе недостатки общества, среди которого он действует и из недр которого он исходит, но недостатки эти в значительной мере искупаются безусловной независимостью этого суда, чуждого служебным расчетам и честолюбию, могущею давать простор чувству христианского милосердия, которое вполне искупает то, во всяком случае, небольшое число оправдательных приговоров, которые подсказаны этим чувством, но идут вразрез с формальными требованиями закона. Притом состав присяжных заседателей на практике, благодаря небрежному, а иногда и слишком любезному составлению списков, являет собою почти постоянно не то фактическое единение представителей разных слоев общества, которое наметили составители Судебных уставов, а собрание людей, которым не удалось по их служебному положению или по каким-либо другим причинам избежать внесения их в списки. В то время, когда крестьяне безропотно несут обязанности присяжного заседателя и по-своему стараются свято исполнить свой долг, лица привилегированных сословий и в особенности чиновники спешат представлять в суд фиктивные свидетельства о болезни и не менее фиктивные заявления начальства о служебных командировках. В этом отношении характерно, например, то, что 16 июля настоящего года 14 присяжных из 33, явившихся в Петербургский окружной суд к началу новой сессии, ходатайствовали об освобождении их, представив 13 свидетельств начальства о неотложных служебных занятиях и командировках и 1 свидетельство о болезни. В общие списки присяжных комиссиями в усиленном составе, согласно 99 статье Учреждения судебных установлений, нередко одни и те же лица из несостоятельных крестьян вносятся по несколько лет сряду и в то же время вовсе не попадают лица дворянского или купеческого сословия, удовлетворяющие всем условиям избрания. Бывают случаи, что в эти списки вносятся лишенные прав состояния или далеко перешедшие за установленный законом 70-летний возраст. При этом отсутствие всякого материального вознаграждения тяжело отзывается на оторванных от обычных занятий и не имеющих обеспеченных средств. На это в конце шестидесятых годов обратили внимание многие земства и стали выдавать крестьянам-присяжным небольшое пособие на время пребывания их в городе. Но скрытые недоброжелатели суда присяжных начали вопить о том, что исполнение судейских обязанностей обывателями не есть повинность, а дорогое право, вознаграждение за пользование которым извратило бы его существо. Этот взгляд бездушного формализма был, к сожалению, разделен первым департаментом Сената, который нашел необходимым воспретить земствам такие выдачи, ибо они могут заботиться исключительно "о хозяйственных нуждах и пользах", причем было позабыто, что на земстве лежат расходы на народное образование и народное здравие, а также выдача содержания мировым судьям. От присяжных, как от людей практической, а не кабинетной жизни, нельзя требовать, чтобы они замкнулись в оценку подлежащего их рассмотрению события без всякого заглядывания вперед и оглядки назад. Сам закон, давая им право признавать подсудимого заслуживающим снисхождения по обстоятельствам дела, тем самым заставляет их вглядеться и вдуматься в главное обстоятельство дела -- в самого подсудимого, т. е. в то преступное состояние, которое заменило у современных криминалистов отжившее понятие о злой воле. Не винить их следует за то, что они, быть может иногда и бессознательно, возбуждают в своей совести вопросы уголовной политики и не стоят на почве, характеризуемой словами "fiat justitia!" {Да свершится правосудие! (лат.) } и "dura lex sed lex" {Суров закон, но это -- закон (лат.). }. К их решениям законодатель должен приглядываться и прислушиваться, почерпая полезные для себя указания на то, как иные карательные узаконения идут вразрез с народным или общественным правосознанием. Иногда законодатель это делал и у нас: такова была, например, коррекционализация некоторых паспортных преступлений, вызванная тем, что "потерпевшая от преступления паспортная система" не находила себе достаточной защиты у присяжных, сознававших ее недостатки и нередко видевших в подсудимом ее житейскую жертву. К сожалению, по этому пути законодатель идет редко, предпочитая ограничение области действия присяжных прислушиванию к их голосу и принятию соответственных мер. Притом, присяжных заседателей до последнего времени держали в искусственном неведении о карательных результатах их решений, отдавая их тем самым на жертву ложных и иногда недобросовестных толкований закона и ошибочных собственных представлений о строгости грозящего подсудимому наказания, чему в значительной степени способствовало сохранение сословной подсудности за кражи и мошенничества. Вместе с тем длительное производство предварительных следствий с неизбежным заключением под стражу большинства обвиняемых, отсиживавших до суда многие месяцы предварительного ареста в качестве меры пресечения, приводило присяжных к мысли, что подсудимый уже понес достаточное наказание, а дальнейшее пребывание его в общих камерах большинства наших тюрем -- в этой школе взаимного обучения праздности, пороку, разврату и преступлению -- представлялось им лишенным всякой цели в нравственном и исправительном отношении. Неоднократные и многочисленные заявления присяжных суду о необходимости ускорить следствие, сократить случаи предварительного ареста и заменить тюрьмы работными домами с принудительным трудом или земледельческими карательными колониями служат лучшим доказательством живого и сознательного отношения их к своему делу и того, где лежит "корень зла" их оправдательных приговоров иногда при собственном признании обвиняемого. Улучшение форм процесса, связанное с господствующим в нем началом внутреннего убеждения, в противуположность теории формальных доказательств неминуемо выдвигает, как уже сказано, пред представителями общественной совести наряду с событием нарушения закона и личность самого нарушителя. В благородном стремлении оградить права этой личности и избежать осуждения больного или недоразвитого человека под видом преступного представители положительной науки и главным образом психиатрии и невропатологии доходят до крайних пределов, против которых протестуют не только логика жизни, но подчас и требования нравственности. Из понятия о болезни воли создалось новейшее учение о неврастении, которое, захватывая множество случаев проявления слабости воли, доведено некоторыми до установления совершенно немыслимых проявлений невменяемости, вроде folie du doute, belanofobia {Навязчивая идея (фр.). } (боязнь булавок), антививисекционизма и болезненной наклонности к опрятности. Болезнь характера вызвала сначала учение английских врачей о moral insanity {Нравственное вырождение (англ.). }, a потом явилась психопатия, которая разлилась такою безбрежной рекой, что сами психиатры силятся теперь направить ее в русло определенных душевных болезней и, так сказать, урегулировать ее разлив. Наследственность, несомненно существующая, но в большинстве случаев лишь как почва для дурных влияний среды и неблагоприятных обстоятельств, лишь как эвентуальный фактор преступления, рассматриваемая с предвзятой односторонностью и с чрезвычайными обобщениями, привела к мысли об атавизме, в силу которой современное человечество будто бы заключает в себе огромное количество людей (до 40 процентов всех обвиняемых) с морелевскими ушами и гутчинсоновскими зубами, седлообразным нёбом, нечувствительностью к внешним страданиям, татуировкою, оригинальным почерком, странным способом выражений и т. д., представляющих собою запоздалое одичание. Установив таким образом произвольный, по совокупности далеко не точно исследованных признаков, тип человекозверя, в действительности и физически и нравственно отличающегося от дикаря, возвращение к которому в нем иногда хотят видеть некоторые эксперты, вызываемые в суд по делам, возбуждающим особое общественное внимание, поселяют в присяжных заседателях тягостные для их совести сомнения, недостаточно умело рассеиваемые представителями обвинения, почти всегда более чем слабо подготовленными по части судебной медицины и учения о душевных болезнях. Наконец, при оценке решений присяжных заседателей, порицаемых за их неправильность, не следует упускать из виду, во-первых, слабое развитие у нас председательских руководящих напутствий присяжным и частую бесцветность их содержания, нередко одностороннего и чуждого главной цели напутствия -- оценки силы доказательств; и во-вторых, целого ряда кассационных решений, которыми, в громких процессах, установлены: бездеятельность председательствующих по устранению страстных и противоречащих задачам судебных прений выходок сторон, влияющих на душевное равновесие присяжных, переполнение судебного следствия данными и обстоятельствами, не имеющими отношения к делу и нарушающими, отвлекая внимание присяжных в сторону, правильную уголовную перспективу, и, наконец, неправильная постановка вопросов, не соответствующая существу предъявленного обвинения. Поэтому надлежит признать, что окончательный вывод совещания таких сведущих лиц, как старшие председатели и прокуроры судебных палат, указавших, притом совершенно определенно, на необходимые меры к устранению условий, неблагоприятно влияющих на деятельность присяжных, должен был в глазах комиссии Муравьева, окончательно решив вопрос о дальнейшем существовании этой формы суда, лишь определить дальнейшую задачу работ комиссии для устранения указанных условий- Однако вопреки этому вопрос об удержании суда присяжных в нашем судоустройстве был в 1896 году вновь поднят председателем комиссии, причем этому предшествовала ожесточенная травля этой формы суда в статьях разных авторов, помещенных в официальном органе министерства юстиции и вызвавших строгую и заслуженную отповедь в брошюре Джаншиева "Суд над судом присяжных" и в специально посвященном этому вопросу заседании Юридического общества при Петербургском университете. В окончательном выводе своем комиссия, после того, как в ее заседании автор наиболее запальчивой статьи против суда присяжных И. П. Закревский, бывший в прежние годы его горячим сторонником, заявил, что нападения его были лишь теоретического свойства, признала необходимым удержать суд присяжных и даже ввести таковых "особого состава" по некоторым делам взамен сословных представителей. Работы комиссии, служившие показателем разрушительной тенденции по отношению к Уставу уголовного судопроизводства, вызвавшие сильные возражения со стороны Министерства внутренних дел и финансов, не получили, к счастью, окончательной законодательной санкции, так как при введении обновленного строя были возвращены из Государственного совета старого устройства в министерство юстиции и ныне в существенных своих частях requiescant in расе {Покоятся в мире (лат . ). }. За время существования наших законодательных палат министерство юстиции вновь вступило в известной степени на путь улучшения Устава уголовного судопроизводства, внеся в Государственную думу и проведя через нее и Государственный совет проект закона о разрешении объяснять присяжным заседателям угрожающее подсудимому наказание, чем, наконец, устранена вредная для правосудия "игра в прятки" с судьями, решающими вопрос о виновности. Еще большее значение имеет закон о местном суде и о введении его в действие, восстановивший звание выборного мирового судьи и отменивший судебные функции земских начальников. Если вследствие взаимных уступок и компромиссов между противуположными взглядами и направлениями закон этот и не представляет желательной цельности, то, во всяком случае, он составляет отрадный шаг вперед по отношению к нашему уголовному суду, возвращающий его в то русло, которое было намечено и углублено составителями Судебных уставов. Третий законопроект -- об изменении порядка производства дел о преступных деяниях по службе и о вознаграждении за вред и убытки, причиненные неправильными действиями должностных лиц, встреченный весьма сочувственно Государственной думой, подвергся в Государственном совете значительным изменениям, умаляющим его практическое значение. Но тем не менее, введение большой самодеятельности прокуратуры и условий, значительно ускоряющих производство дел и облегчающих разрешение пререканий, является значительным улучшением того отдела Устава уголовного судопроизводства, в котором при составлении Судебных уставов были сделаны наибольшие уступки бюрократическому строю административных управлений. Прения в Государственном совете по поводу предположения о передаче дел о преступлениях по должности от сословных представителей к присяжным заседателям, всесторонне развитого министром юстиции, но не нашедшего поддержки у большинства, выяснили еще раз неосновательность упреков присяжным заседателям за чрезмерное количество постановляемых ими оправдательных приговоров, указанную еще совещанием старших председателей и прокуроров палат в 1894 году, когда было отмечено, что с 1883 года в течение десяти лет замечалось постепенное, но неуклонное увеличение обвинительных приговоров, постановляемых присяжными, и уменьшение таковых, постановляемых окружным судом без участия присяжных заседателей, причем среднему числу 68 процентов обвинительных приговоров, постановляемых судебными палатами с участием сословных представителей, соответствовали 65 процентов обвинительных приговоров в суде присяжных. Это соотношение сохранилось и до настоящего времени, причем разницею в 3 процента не искупается громоздкость суда с сословными представителями, крайне неудобная для сторон и свидетелей и очень дорого стоящая, так как бывали случаи, когда судебные издержки, принятые на счет казны, по одному делу доходили до 1 тыс. 600, а по другому даже до 6 тыс. руб. В сущности, этот суд по своему составу, по равнодушному отношению к делу сословных представителей, стремящихся к замещению себя в порядке обратной постепенности совершенно неподходящими лицами и подавляемых большинством коронного элемента, представляет из себя не что иное, как обыкновенный суд без присяжных заседателей, которому, однако, подсудны дела первостепенной важности, изъятые от присяжных заседателей. Из этой же области улучшения Устава уголовного судопроизводства намечен, но еще не получил окончательного законодательного разрешения вопрос о вознаграждении присяжных заседателей за исполнение ими их обязанностей, благодаря чему -- надо надеяться -- прекратится злорадное "покивание глав" на крайне редкие и исключительные случаи так называемого подкупа присяжных заседателей, вызываемого их тягостным материальным положением, причем, например, за 15-летний период с 1880 по 1895 год, оказывалось признанных виновными около тридцати человек из более чем миллиона состоявших в комплектах присяжных. На скромном торжестве в Петербурге, которым тесный кружок юристов отпраздновал 20 ноября 1889 г. 25-летие издания Судебных уставов, один из участников в их составлении, много положивший ума и таланта в их приложении в жизни, В. Д. Спасович, вспоминая прошлое, сравнил эти Уставы в их девственной неприкосновенности с Афродитой, вышедшей из пены морской. Скоро минет 50 лет с 20 ноября 1864 года... Гармонически черты богини изменились, чело ее покрыли морщины -- плод горьких утрат и тяжелых испытаний, но для тех, кто ее узнал полвека назад, кто с любовью и тревогой следил за ее жизненным путем, ее внутреняя красота осталась неизменной, и в душе их живет вера, что все наносное, временное, случайное, вызванное "злобой дня" и служащее последней, при дальнейшем развитии русской правовой жизни "спадет ветхой чешуей", открыв неувядающие черты первоначального образа.